Валерий Попов - Любовь тигра [Повести и рассказы]

Почему я не фиксировался на ней, уже тогда умело разыгрывая одну из самых трогательных своих карт — застенчивость? Надо было бы — так и застенчивость бы прошла, но она не проходила. Значит — не надо было! Пока — поволыним. С Ирой надо было играть по всем правилам, с мамой, замершей за дверью... но правила без наполнения их дрожью — мертвы... хотя многие думают, что поступая, как надо, они живут... я почти сердился на Рогову — для чего надо что-то изображать? На радость матери?

Поэтому я оказался за партой с Розой Зильберман. Отношения у нас были двойные — с первой минуты урока мы сплетались ногами под партой так, что потом трудно было выпутаться и выйти к доске. Ноги наши жили страстной, безумной жизнью, а головы... насмешливо и спокойно дружили.

— Ну вот... опять! — снисходительно говорили наши головы, когда ноги вели себя неподобающим образом. И мы усмехались.

Эта некая раздельность частей тела, их совершенно различная жизнь дарила ощущение широких возможностей, ощущение свободы... А выйди я однажды с Ирой на ее балкон, и прижмись явно, а не в танце... на следующий день, хошь-не-хошь, надо было осыпать ее серией записок... да еще ходили в классе слухи, что я пишу стихи! Тяжелая работа, с глупыми, но незыблемыми ритуалами... Уж лучше я буду застенчивым!

Выстреливать собой из пушки в кого-то было явно рано... да и не в кого! Тем более, тогда нас страшно пугали, что любовь бывает всего одна! Одна — да притом такая, довольно скучная... а на какую-то другую Ира явно бы не пошла — во всяком случае — тогда, в девятом классе!

Но школа наша не за каменной стеной — в ней тоже есть всякое. Постепенно как-то выделяются из всех две высоких пышнотелых подружки из параллельного восьмого, Агеева и Приказчикова... вокруг них слухи совсем иного свойства... это вам не щенячья возня под присмотром маменьки... тут что-то рисковое... да и держатся они будь здоров! — на любого, будь это даже учитель физкультуры, смотрят спокойно, чуть усмехаясь: «Ну что... и тебе интересно?» Слухи шелестели, как раки в корзине... многие из искушенных говорили, как об общеизвестном: «Ах, эти? Веселые девушки!»

Я мог не сомневаться, что буду приглашен на вечеринку к Роговой — и был бы убит, если бы не был приглашен, стал бы мучительно анализировать: что же случилось, почему я попал в изгои? — и не успокоился бы, пока не восстановился. Там я все понимал: исключили за нескромность — добавил бы скромности, перестали звать за скромность — добавил бы нескромности. Там все регулировалось, было понятно.

А тут к Агеевой и Приказчиковой пришлось проталкиваться среди чужих... при этом соблюдая прежний статус, продолжая вращаться и в приличном обществе — чисто, впрочем, автоматически... сам же я был душой и телом там... Сейчас не вспомню ту безумную, сугубо скрытую, потаенную цепочку, по которой я пришел к ним... я быстро пробежал по ней, как по камешкам через ручей, боясь замочиться. И вот — медленный их взгляд остановился на мне. Я замер. Потом одна склонилась к другой, что-то проговорила. Они разглядывали меня. Я смотрел куда-то вдаль. Сердце колотилось. Есть контакт!

— И этот... интересуется встретиться! — докатилось, наверно, до них.

Потом — не помню от кого — короткая информация: «В семь часов, напротив Таврического!»

Совершенно распаренный, я шел домой. Интересно — о чем, вам кажется, я тогда думал? Отнюдь не о деталях. О главном: «Агеева или Приказчикова?» Приказчикова пышна и бела, глаза голубые, загадочно-туманные, красивые кудри, которые так красиво вьются далеко не у всех. Агеева выглядит почти пожилой, темно-рыжие, цвета изоляции на проводах, тонкие аккуратные волосы, слегка рябое лицо, спокойное и уверенное. Приказчикова, конечно, великолепней... но может, поставить задачу полегче — с некрасивыми, по имеющимся сведениям, легче.

С такой размытостью убеждений и с каким-то другом, которого, увы, не могу уже вспомнить (прости, друг), вхожу в полутемный Преображенский скверик напротив Таврического... ну, где они? Хихиканье сзади. Дальше — почти без слов — какой-то безумный танец: присаживание на скамейки — и снова вскакивание, ощущение круглого под толстым ватным пальто — и снова вскакивание, насильное усаживание на скамейки, трение холодными щеками... черт, что же я с Агеевой... при перебежке надо попробовать поменяться... я с Приказчиковой... прикосновения еще мучительней... и снова как бы борьба... острое, морозное дыхание почти уже в темноте — белеет только снег.

Прошло более тридцати лет — но как прохожу мимо этого скверика — дыхание останавливается.

Скверик этот — между двумя полковыми бело-желтыми ампирными зданиями... с одним из этих зданий связано еще одно воспоминание. Вот в эту тусклую парадную я заходил обычно с дикой болью в щиколотках (шел с Саперного в Таврический на коньках, по посыпанным песком тротуарам) — заходил отдохнуть — сморщившись, сидел на ступеньках, вздыхал... еще обратно так же идти... раздевалки там не было, а если прийти в ботинках — украдут, пока ездишь. Ради чего эти муки? Понятно, для чего. Не из любви же к конькобежному спорту, ясное дело... а из любви к ним, мимобегущим, неуловимым.

Потом явился каток ЦПКиО — далеко, на трамвае примерно час... серьезная, мужская операция... долгое совещание в мраморной парадной, перешептывания, группки... ты приходишь радостный, — собранный, с бутербродами от бабушки — а никого нет... Потом выясняется, что кто-то вдруг сказал про меня: «Этого не брать!» — и даже перенесли срок отъезда на полчаса раньше, чтобы отвязаться от меня. Сколько мук — и ради чего? А ничего, можно и помучиться! Зато там была раздевалка, где пахло мокрой одеждой, и где отнюдь не кофе с молоком привлекал меня... Не так легко натянуть девушке ботинок с коньком, приходится поднимать ногу, напрягать... дыхание останавливается.

Но долго здесь находиться неприлично, надо по какому-то делу — перешнуровать ботинок... но сколько же перешнуровывать? Надо на мороз!

Холодный круг по маленьким каточкам — выезд под белую арку на большой сверкающий каток, бескрайняя, гулкая карусель, звонкое шарканье коньков, все едут перебежкой по кругу, виртуозы даже спиной вперед. Как и всюду, и тут есть свои гении, знаменитости — они в центре, освещенные юпитерами. Однажды я попался на глаза шпане, уже по пути с катка на темных аллеях минут двадцать били... потом вроде бы перестали, шли просто рядом, потом — новая вспышка, непонятная... но все же — не коньками, и то хорошо... гонялись между людьми на остановке, подошел трамвай, уехали... Да — дурные страсти дурно кончаются! — усмехался я, ощупывая саднящие раны.

Хорошо, что я не ввел это в закон, не возвысил это до трагического рока, преследующего меня... да нет — вышел бы минутой позже — ничего такого и близко бы не было!