Валерий Попов - Что посеешь...

Дед, кряхтя, болезненно сморщившись, придерживая поясницу, побрёл. Я посмотрел ему вслед, потом на пальто и галоши в прихожей. «Дед... с иголочки одет!» — едва заметно усмехнувшись, подумал я.

Я вошёл за ним на кухню.

— Ну, что нового? — всё ещё продолжая морщиться, проговорил он.

— Всё нормально! — как обычно, ответил я. — Всё хорошо!

— Что хорошего-то? — недоверчиво проговорил он.

— Всё! — бодро ответил я.

— А! — Ещё сильнее сморщившись, он махнул рукой. — Мне кажется, ваше поколение мало на что способно!

— Ну почему прямо уж так? — Я засмеялся. — Ну, хочешь, отличный кофе тебе сварю? Наверняка никогда такого не пил! Недавно научился!

Я вскипятил в специальном кувшинчике с длинной ручкою воду, одновременно размолол горсть коричневых зёрен в кофемолке — разнёсся удивительный запах, — потом соединил воду и размолотые зёрна, поставил кувшинчик на газ и, как только поднялась пена, сразу снял кофе и разлил в чашечки.

— Ну и что? — разглядывая густой, почти не льющийся, а тянущийся напиток (высший класс!), недоверчиво проговорил дед. — Это надо пить?

Я слегка обиженно пожал плечом: многие мечтают о таком кофе, а он! Дед недоверчиво сделал маленький глоток. Мы некоторое время молчали.

— А я сейчас с кладбища еду! — вдруг, снова болезненно сморщившись, проговорил он.

— А что там было? — испугался я (вот откуда такие грязные галоши!).

— Да — Галю Тарасову хоронили! — вздохнул он. — Помнишь, может, на станции профессор Тарасова была?

— Помню... кажется, — пробормотал я.

— Вот... — произнёс дед и вдруг печально усмехнулся. — Я специально потом остался там, походил. Хоть посмотрю, думаю, что и как: ведь, когда самого привезут, не увижу ничего.

— Ну и как там? — проговорил я.

— Да так себе. — Он вздохнул, прихлебнул густого кофе и взглянул на меня. — Слушай, а дай лучше горячего молока: я что-то простыл!

— Пожалуйста! — Обидевшись, я с чёткостью и спокойствием робота открыл холодильник, достал банку молока, налил в тазик, поставил на газ. Молоко быстро закипело — в тазике стала быстро подниматься белая пористая шапка. С точностью до микросекунды выбрав момент, я выключил газ, и шапка осела.

— О! — вдруг оживился дед. — Вот ты скажи мне: отчего молоко так кипит? Ни вода, ни суп так стремительно не поднимаются, а тут — р-раз! — чуть зазевался — и уже перелилось?

Дед обожал делать такие открытия из живой природы, а потом требовал, чтобы и я тоже догадался: пытался пробудить мой дремлющий мозг, как он говорил.

— Ну... не знаю. — Я пожал плечом. — Наверно... молоко нагревается более быстро, чем вода!

— Эх ты! — Глаза его радостно заблестели. — Нагревается быстрее! Не в этом вовсе дело!

— Ну а в чём?

— Смотреть надо уметь! От воды и супа пар поднимается!

— А от молока разве нет?

— То-то и оно!

— И куда же пар девается? — Я на всякий случай усмехнулся.

— В том-то и дело, что никуда. Недавно об этом задумался — и открытие сделал! Оказывается, молоко сверху клейкой плёнкой покрыто и, когда закипает оно, плёнка эта не выпускает пар и он быстро накачивает её, как мяч, словно поршень вверх идёт, и, если не выключить огонь, всё выплёскивается! Понял?! — Он задорно шлёпнул меня по колену.

— Понял, — холодно проговорил я, а про себя подумал: «Тоже мне открытие, кухонного масштаба! Понял, как молоко выкипает! Очень интересно!»

Но дед колоссально обрадовался, развеселился. Он опустил в тазик ложку, намотал на неё толстую пенку, показал мне: «Видал-миндал?» — и, подмигнув, сунул ложку в рот. Потом налил себе молока и стал прихлёбывать.

— Да, а тетрадку прочитал?! — Вдруг снова всполошившись, он вытаращил глаза.

— Какую тетрадку?

— Как какую? Которую я тебе принёс!

— A-а... Нет ещё. Не успел.

Я вспомнил: в прошлый свой приезд с селекционной станции, где дед работает, он оставил мне тоненькую тетрадку — в ней сестра его, живущая до сих пор в деревне, написала свою биографию с детства до последних лет. Я заглянул туда — там было накарябано что-то неразборчивым почерком — и тут же её и закрыл.

— А скажи... — Он вдруг прикоснулся ко мне как-то осторожно и сконфуженно, как к больному. — А что-нибудь на свете тебе интересно?

— Ну почему же... многое! — сказал я.

— Да? Ну скажи тогда: какая сейчас погода на улице?

Я отодвинул штору, посмотрел.

— Мерзкая! — усмехнулся я.

— Ну а какая конкретно?

Я пожал плечом.

— Да-а. — Он даже с какой-то жалостью посмотрел на меня. — Плохо же ты живёшь, если природа тебя не касается!

— Ну касается... немножко, — проговорил я.

— Немножко! — повторил он. — Мы, помню, с самых ранних лет на природу смотрели во все глаза — и интереснее ничего нет, никакой театр не сравнится, никакой телевизор!

— И... на что же вы смотрели там?

— На всё! Но может, всё дело в том, что от природы вся жизнь наша зависела, от неё кормились, — а вы теперь даже не понимаете, что откуда!

— Понимаем! Я же был у тебя на полях!

— Был! Ну и что ты видел там... внук агронома?

— Грязь! — Я усмехнулся.

— Грязь! — проговорил он и снова с жалостью посмотрел на меня. — Бедные вы, бедные! — Он вздохнул. — У нас каждый день года был полон событий! А у вас!

— У нас тоже бывает... иногда! — обидевшись, проговорил я.

— Иногда! — повторил он. — А у нас событие было каждый день!

— Каждый?

— Каждый! — задорно проговорил он.

— Ну... и какие же это были события? — с некоторой уже завистью поинтересовался я.

— Рассказать?!

Я глянул на часы:

— Ну расскажи.

— Знаешь, от чего зоркость человеческого глаза увеличивается? — сначала спросил он.

— Нет. От чего?

— От голода! Когда человек — а особенно ребёнок — голодный, он сразу всё вокруг очень чётко начинает видеть! И соображать тоже. В деревне у нас очень рано человек начинал понимать: что сам сделаешь — только то и поешь! Как в деревне говорили у нас: «Как потопаешь, так и полопаешь»! Поэтому мы очень зорко вокруг смотрели. С двух лет, а может быть, и раньше. Особенно это проявлялось ранней весной, когда все запасы кончались. Бывало, ходишь за матерью: «Мам, дай хлебца!» А она: «Так нету, сынок». Поэтому знаешь как мы ждали весны, когда хоть что-то из земли начнёт расти?! Вы сейчас, наверное, и не помните, какое число, — а мы тогда каждый день считали, особенно весной. Как только снег сойдёт, солнышко пригреет, так мы сразу бежим в поля. Знаем уже, что должны вылезти из-под земли всякие съедобные растения. Вот ты какие растения знаешь?

— Лопух! — крепко подумав, ответил я.

— Вот именно! — усмехнулся дед. — А мы, только научившись ходить, уже десятки растений знали — и не просто с виду, но и на вкус!

— Ну и какие это были растения?