Валерий Попов - Что посеешь...

— Много их. Касатка! Такая луковичка, выпускает сочный такой лист, похожий на ласточкин хвост. Ещё — купырь борщевой! — Дед даже причмокнул от наслаждения. — Вроде морковки — хрусткий, сочный!

— А сейчас... нигде их нельзя найти?! — Я вдруг почувствовал сильный голод, даже слюнки потекли.

— Почему же нельзя? — проговорил дед. — Всюду растут! Только уж не замечает их никто.

— Пойдём, покажи! — Я поднялся со стула.

— Какое время года, по-твоему, сейчас? — поинтересовался дед.

— Осень, кажется. — Я глянул в окно.

— А я про весну толкую тебе, — сказал дед.

— Но когда весна будет, покажешь? — попросил я.

— А, всё равно ты не запомнишь! — Дед махнул рукой.

— Почему это я не запомню? — обиделся я.

— Ну ладно, покажу, когда май придёт. Но ещё раньше, в апреле, важное происходило событие — даже не знаю: с каким событием в теперешней жизни можно сравнить? Корова отелилась! Значит, скоро будет молоко! Все дети это очень даже хорошо понимали, ждали с нетерпением, какой телёночек родится. И вот — почему-то это обычно ночью случалось — вдруг шум, колгота: телёнка тащат из хлева в избу. Он ещё еле стоит, ножки подгибаются. Все сбегаются смотреть, какой он: пёстрый, коричневый, есть ли звёздочка на лбу, как у матери? И теперь надолго уже любимая игрушка у ребят этот телёнок! И не просто играют, а ухаживают за ним, причём уже со знанием, с толком. Взрослые и не подходят к нему, знают: дети всё правильно сделают! Вообще, живность им не в диковинку: зимой в избе то поросят маленьких держат, то козлят. Это сейчас заведут дома щенка или котёнка и счастливы, а тогда по десять поросят — розовых, прозрачных, как фарфоровых, — и штук пять козляток — беленьких, красивых — всю зиму в избе держали. Козлята особенно нас веселили: как начнут вдруг прыгать по всей избе — дети радуются, смеются. А козлёнок — на сундук, оттуда через всю избу на печь, с печи на полку! Помню, один козлёнок даже в открытую дверцу печи запрыгнул: не успели опомниться — он уже там, еле успели за задние ноги вытащить его! Но телёнок — это особое дело. Потому что все уже знают: раз телёнок, значит, у коровы скоро будет молоко, а вкуснее молока ничего я на свете не пробовал. Это сейчас — лимонад, пепси-кола, но разве может это сравниться с молоком от своей собственной Зорьки! Первые две недели молока не дают: всё телёнку идёт. Никто и не думает капризничать, требовать молока себе, даже самые маленькие дети всё понимают. Наконец корова раздоится, мать надаивает большое ведро — тогда оно называлось «конное», — процедит через марлю его, чтобы всякий мусор отделить, и горячее, с пеной, разливает нам по кружкам! Вот это радость была! Вот тут мы и чувствовали раз и навсегда, как накрепко мы с природой связаны! Что ты сам сделаешь — то и будет! Ничего не сделаешь — ничего и не получишь! Больше поработаешь — больше и получишь.

Это я чётко понял лет в пять. Поручили мне корову пасти. А травы ещё нет настоящей, торчит в основном из земли пырей-острец. Корова своими мягкими губами не может его ухватить, потычется и голодная отойдёт. Овца-то вместе с землёй выгрызает его, а корова не может! Так проходили вместе с ней целый день. Вечером мать доит — молока мало, только телёнку, нам нет.

«Плохо ты, Егорушка, Зорьку пас!» — мать говорит.

Да я и сам чувствую, что плохо: в животе от голода урчит!

Походили мы так с ней дней пять, а потом я с отчаяния что придумал — сам придумал, никто мне не подсказывал: стал руками своими выкапывать пырей из земли, в кучку складывать и корове приносить. Гляжу — ест! Сейчас я профессор, доктор наук, но работа мысли моей именно с этого началась! Вечером доит мать корову — молока больше и всем уже по кружке досталось! Прямая связь: как поработаешь — так и поешь.

И не только весной это чувствовалось, а весь год подряд. Часто у нас в степи сразу после весны засуха начиналась, и тут тоже твоя сообразительность и предусмотрительность всё решала. Сколько ты сумел заготовить, сколько запас — для себя, для овец, для свиней, для кур, — в зависимости от этого и жизнь твоя сложится — и на жаркое лето, и на холодную зиму. Сколько накосил, намолотил, навеял — столько всего и будет у тебя.

Стоит под навесом бочка с водой, и все дети, даже кто едва научился ходить, бросают в неё азадки, как у нас называлось: шелуху, лопухи, сорняки. Оно там бродит, пузырится, раскисает, а зимой выливают это в корыто: пойло скоту!

Весна прошла — начинает расти всё в поле, на огороде. Но без надзора оставлять это нельзя, нужен уход. И тут опять не обойтись без детей.

В огороде на грядках росли у нас морковь, огурцы, картошка, тыква, помидоры. И всё это надо было пропалывать — ряд за рядом.

Помню, пололи мы со старшей сестрёнкой Настей морковь. Я выдергал сорняки рядах в десяти — и чувствую, больше не могу уже: в горле пересохло, перед глазами круги — под самым жарким солнцем приходилось работать. И тут решил я облегчить себе задачу — не вырывать каждый сорняк в отдельности, а ногтями выскребать. Быстрее дело пошло! Обрадовался, быстро дополз так до конца грядки. Поднял голову — мать стоит.

«Так, — говорит, — Егорушка, не годится! Так через два дня снова сорняки эти вылезут. Плохо работать — себя наказывать! Устанешь, и зря: скоро всё сначала придётся начинать! Ладно, иди сегодня отдохни, а завтра как следует всё начни!»

С тех пор я это запомнил: плохо работать — себя наказывать!

Потом просо начинает расти, детей в поле на прополку посылают. Помню, мы с Ниной ходили, младшей сестрой. Дадут нам хлеба краюшку, крынку молока, по паре яиц — и на целый день.

Ползёшь между просяными рядами, а сорняков перед глазами — заросли! Лебеда, повилика, вьюнок с фиолетовыми такими цветами-граммофончиками — всё перепутано между собой. Проползёшь ряд — целый стог сена с собою вытаскиваешь. А бросать тут же нельзя: снова прорастёт. Надо подальше в сторону относить. Отнесёшь — и заползаешь в новый рядок. А там жарко, воздух неподвижный, ветерок не проходит, пот течёт, с грязью мешается, всё тело чешется. Сейчас бы, думаешь, на речку, искупаться — и таким уже неземным блаженством это представляется!

Но ты уже старший, должен младшим пример показывать, поэтому только покрикиваешь на Нинку, чтобы сорняков за собой не оставляла.

Вот уже солнце к закату склоняется. Все рядки пройдены, сорняки отнесены в сторону, сложены в кучу. Ещё раз осмотришь всё — и тогда как бы неохотно так говоришь: «Ну чего, Нинка, скупаемся, что ли?»

Как я тогда купаться любил! Именно — не просто так, от нечего делать, а когда поползаешь целый день в горячей пыли.