Валерий Попов - Две поездки в Москву [Повести и рассказы]

Я любил работать в темноте, глядя лишь на светящиеся шкалы приборов. Это было прекрасно — не спать одному во всем поезде, идущем через темноту, говорить самому с собой, потом выйти ненадолго в пустой коридор — весь вагон мой, потом вернуться, с тихим скрипом задвинуть дверь.

Иногда я брал с собой Костю: в купе без пассажиров шум и вибрации были чуть другими.

— Вот черт какой! — довольный, говорил Костя, собираясь. — Пользуется, что у меня время есть!

...Однажды я привинтил аппаратуру и пошел в коридор за Костей. С ним стоял какой-то тип, видно забредший из вагона-ресторана. Глаза его и рот составляли мокрый блестящий круг. Оказавшись в пустом темном вагоне, он несколько ошалел от неожиданности, но все же старался говорить громко, показывая, что этот лунный свет и тишина на него не действуют.

— Костя, пора! — позвал я.

Он вошел в купе, задвинул дверь.

— Вот черт какой! — взволнованно заговорил Костя. — Пристал — ты, говорит, не падай духом, учись... еще, может, человеком станешь... Вот черт какой! — говорил он, тяжело дыша.

— Ну все, тихо, — сказал я. — Включаю.

На столик наехал свет, рябой от стекол.

Как-то, вернувшись из поездки, на пустынной улице я вдруг услышал женский крик:

— Поймайте его! Пожалуйста, поймайте!

Обернувшись, я увидел бегущую прекрасную девушку, но, кроме меня, никого на улице не было.

Я поглядел вниз и увидел зверька, похожего на крысу.

Быстро нагнувшись, я схватил его двумя пальцами за бока.

Она подбежала ко мне, грудь ее высоко вздымалась.

— Ой, спасибо! — виновато улыбаясь, сказала она.

Зверек мне не понравился (наглая рожа!), девушка — да.

— Ну давайте уж, — сказал я, — помогу вам его донести.

Я посадил его в шапку, было холодно.

По дороге она расстроенно говорила, что очень его любит (совсем еще школьница, юннатка!), но приходится отдавать его бабушке — занятий в институте так много, возвращаешься иногда совсем ночью...

Хомячок отчаянно рвался, порвал на мне: два пальто драповых, перелицованных, три костюма шевиотовых, шесть пар белья... Потом еще пытался отвалить — в моей шапке! Потом надулся.

Наконец появился дом, где жила ее бабушка. Стукнув дверью, девушка скрылась в высокой парадной.

Я долго стоял в каком-то оцепенении, глядя вверх.

Голове без шапки было холодно.

Дом был весь еще темный, и вдруг высоко в окне у закопченной стены зажглась лампочка, мне показалось, что я слышал щелчок.

...Потом мы очутились вдруг в винном дегустационном подвале «Нектар» — деревянном, горячем, освещенном пламенем... Кроме всего прочего, здесь оказалось «Чинзано», а я всегда отличался большим чинзанолюбием.

Но ведущая дегустацию волевая женщина с высокой прической сумела создать крайне суровую обстановку, все время подчеркивая, что дегустация — это не забава.

— Если хотите развлекаться, идите в цирк! — то и дело гордо говорила она.

Лариса сидела рядом, стройно помещаясь на маленьком высоком сиденье, испуганно выполняя все инструкции. И только когда мы поднимались по крутой деревянной лесенке и я сзади тихонько подпер Ларису в плечи, она вдруг выгнулась и быстро потерлась головой об мои руки.

Я остановился. Озноб прошиб нас обоих.

На улице я сразу повел Ларису к себе домой. Она плелась за мной довольно покорно и вдруг уже на лестнице ухватилась за трубу!

Я обнял Ларису за талию, она мягко гнулась под моими руками... Потом выставила ногу, якобы для защиты... Потом осталось одно ощущение ее губ — сухих, чуть сморщенных, как застывшая пенка.

И, едва опомнившись, она снова ухватилась за трубу!

Я уже знал, что у нее есть официальный жених, ее ровесник...

— Ну, не пойдешь?

Закрыв глаза, она замотала головой.

— Ну, ладно.

Оскорбленный в худших своих чувствах, я проводил ее до дома, вернулся и уснул тяжелым сном праведника.

На следующий день я увидал ее из трамвая: она стояла у огня, прижатого к мерзлой земле ржавыми листами, — тонкая, гибкая, правой рукой держала за спиной левую. Я стал расталкивать ни в чем не повинных граждан, но трамвай тронулся.

Весь день я был в напряжении, часа в четыре примчался к ней в институт, обегал все аудитории, читалки, лаборатории, но ее почему-то так нигде и не встретил.

Я шел по улице и вдруг увидал ее: она шагала с высоким длинноволосым красавцем, и так была схвачена, обнята рукой за плечо, что даже рот ее слегка был стянут в бок!

...Промелькнуло несколько недель. Я абсолютно не забыл Ларису: время действует, когда оно работает, а просто так оно ничего не значит.

Я не звонил ей, но такое было впечатление, что звонил.

Случайно я видел ее на институтском стадионе. Она пробежала четыреста метров и, сбросив шиповки, босыми разгоряченными ступнями шлепала по мокрой, холодной траве...

Раз только я позвонил ей, — естественно, в час ночи, но она, что удивительно, не рассердилась и даже робко спросила: «Именно сейчас необходимо встретиться?»

— Нет, нет, — сказал я. — Вообще...

— Ах, вообще! — ответила она тихо, робко и, как мне показалось, слегка разочарованно.

Однажды я шел после работы по улицам, внушая себе, что я не знаю, куда я иду.

Было темно, но света еще не зажигали. Отовсюду — из подъездов и подворотен — валили темные толпы. Я свернул за угол и попал на улицу, где жила она.

И тут я увидел, что прямо посреди улицы бежит хомячок, тот самый, опять в чьей-то шапке, и, что меня возмутило, бежит абсолютно уверенно!

Потом я гнался за ним по мраморной лестнице. Он метнулся к двери. Я позвонил. Брякнул замок.

Лариса с изумлением смотрела на нас.

— Ну... пойдем ко мне? — неожиданно сказал я.

Опомнившись, она затрясла головой.

— Ну, а сюда... можно?

— Нет, — испуганно сказала она.

— Ну, а к другу?..

— К другу? — она задумалась...

Потом мы плутали с ней по темному коридору, и я грохнулся головой об угол.

— Бедный! — прошептала она.

О, какая она прохладная, гибкая, гладкая, — словно ведешь ладонью в воде!

После этого мы два дня скрывались у Кости.

— Вот черти! — радостно говорил он. — Пользуются, что у меня мастерская!

...Когда говорят: в жизни ничего не происходит, — это неверно. Надо плотно закрыть глаза — и в темноте сами потянутся картины, казавшиеся неважными, забытые в суете, а на самом деле они и есть моменты самой полной твоей жизни...

Неспокойная ночь, мы оба чувствуем, что не спим. Осторожно ворочаемся, тихо вздыхаем, — все самое тревожное проникает в душу перед рассветом. Потом я засыпаю странным, коротким и глубоким сном, и во сне вдруг приходит облегчение. Проснувшись, я чувствую: ее рядом нет, быстро приподнимаюсь и вижу, как она тихо стоит у окна. Я подхожу к ней и с волнением замечаю, что выпал первый в этом году снег, — под окном белые полосы, покрытые снегом крыши поездов.