Валерий Попов - Две поездки в Москву [Повести и рассказы]

— Симферополь? Это зачем?

— Это я Дийке звонила. Они тогда с Лешкой поругались, и она к матери уехала. Могу я поддержать свою подругу? — нахально пытаясь перейти в наступление, сказала жена.

— Да... но не за пятнадцать же рублей!

— Это я согласна, — она кивнула.

— И это ведь в марте еще было, чего ж ты раньше-то не сказала?

— Я боялась, ты ругаться будешь, — потупилась она.

— Да? А теперь не боишься? Странно.

— Боюсь.

— Но ведь, наверное, и повторные напоминания присылали?

— Присылали. А я их прятала, — с некоторым упрямством, упрямством отчаяния, повторила она.

— Ну и чего ты добилась? — я кивнул на то место, где была раньше телефонная розетка.

— Добилась! — повторила она.

Я махнул рукой.

— Так что же теперь делать? — через некоторое время спросил я.

— Надо на телефонную станцию обратиться, — рассудительно сказала дочка.

— Ну, и кто пойдет? — я посмотрел на жену.

О! Трет уже кулачками под глазками! Надо же, как трогательно! Картина Пикассо «Любительница абсурда».

— Мне, видимо, выпадет это счастье?

— А хочешь, мы тебя проводим? — сразу же развеселившись, проговорила жена.

Вместе с собачкой они отправились провожать меня до автобуса. Солнце сверкало в лужах, глаза от блеска и ветра слезились.

— Кто последний? — входя на телефонный узел, задал я привычный вопрос.

— Я! — кокетливо поворачиваясь, ответила старушка в панамке и, обратившись к своей собеседнице, продолжала: — ...Нет, телефон у нас есть. Ни одного дня без телефона я не жила! И до войны, когда мы у отца жили, он концертмейстер был Мариинского театра, имелся у нас телефон, и после того, как он скончался, телефон остался. В блокаду, правда, ненадолго отключили, но после снятия ее сразу же восстановили. Только я заявление подала, буквально в тот же день поставили телефон. — Она произносила «тэлефон».

«Чего же она делает тут, если телефон есть у нее?» — отвлекшись от своих тяжких мыслей, подумал я.

— Правда, четыре года назад, когда мы от коммунальной квартиры отгородились, телефон в той половине оставили жильцам. Как они устроили эту мерзость — их дело. Но муж в тот же день, он техник был крупного завода, надел все свои награды, пошел в исполком — и нам буквально через месяц установили телефонный аппарат!

«Ясно, — вдруг понял я. — Просто надыбала старушка место, где она счастливей, удачливей других, и хвастается. Все правильно!»

— Ладно, — повернулся к ней, — так уж и быть, давайте ваш телефон.

— В каком смысле? — надменно проговорила она.

— Ну, в смысле — номер ваш. А то телефон-то у вас есть, да никто, видимо, вам не звонит?

— Ну почему же? То брат, то племянник!

— Ну тогда хорошо.

Все остальные в очереди молча сидят, с нетерпением глядят на дверь в кабинет. Надеются, что с катушкой оттуда выскочат, помчатся, на ходу разматывая телефонный шнур. Но получается, скорее, наоборот. Красные выходят оттуда, расстроенные, бумаги свои, на которые такие надежды возлагали, в портфель обратно суют, не попадают.

Скоро и мне. Мандраж некоторый бьет, не скрою. Это когда-то я считал, что все на свете могу. А теперь... кислота жизни всех разъедает. Жи-зень!

— Нет, — снова старушкин голос прорезался, — я без телефона ни одного дня не жила!

Молодец!

Лампочка загорелась над кабинетом. Я пошел.

Чего только я не делал перед тем начальником! И бумаги предъявлял, что я являюсь несусветным гением и красавцем, и генеалогическим деревом своим тряс, и чуть не плясал!

— Ничего не могу поделать, — только повторял он, — такое положение: через неделю после последнего уведомления телефон отключается.

— Ничего, значит?

— Я уже говорил.

И кнопку нажал.

— Сейчас как дам по лбу! — трясясь от ярости, выговорил я.

В коридоре, как и все, я пытался засунуть свои бумаги в портфель.

За что я ненавижу свою жену — за то, что она меня все время в ситуации такие толкает, где я так остро несостоятельность свою чувствую! И главное, чувство это останется на всю жизнь, на другие мои дела распространится! Вот так.

Вернулся домой, стал из кувшинчика цветы поливать. Даже такие вещи, про которые принято говорить: «Да это так, жена балуется», — и те целиком на мне!

— Какие у тебя дальнейшие планы? — жена спрашивает.

— Побриться, — отвечаю, — постричься, сфотографироваться и удавиться!

О-о! Заморгала уже...

— А белье кто в прачечную отнесет?

— Никто!

И все! Кулачками глазенки свои трет. Поглядел я на крохотные ее кулачки, с синенькими прожилками, и вдруг подумал: «А ведь загонит она меня этими вот самыми кулачками в могилу!»

Впервые ясно так это почувствовал!

...В прачечной такая же юркая старушка обнаружилась, как на телефонном узле. Стояла поначалу за мной, потом заметила женщину впереди, к ней перекинулась...

Вот чем теперь загружен мой мозг!

— ...училище закончил, устроился. Форму носить не надо, оклад двести тридцать, как у научного работника. Говорю ему: «Зачем ты тогда училище-то кончал?» — «Мамо! — говорит. — Не учите меня, как жить!» Теперь женился. Бабу свою к нам привел. Техникум у нее кончен, на фабрике «Светоч» работает. И с первого дня у них — симоны-гулимоны, дома и не увидишь. Дочка растет — им хоть бы что. «Посмотрите, мама, за Викочкой!» — и хвост трубой. Но дочка, правду сказать, такая уж умница да красавица! В первый класс в прошлый год пошла, одни пятерки только домой приносит...

Гляжу потом — к другой уже бабе, поближе к цели перебралась.

— ...но зато, — слышу оттуда, — такая умница да красавица, в четвертый класс осенью пошла!

Вот оно как! Уже в четвертый!

Сунула в окошко свой узелок и, резко смолкнув, ушла.

Потом самодовольный без очереди сдал. Вошел важно в помещение — женщины льстиво заговорили, повернувшись к нему:

— Вот это, сразу видно, мужчина, мне бы такого! И дела, чувствуется, идут у него — будь-будь! И вот жене помогает, не дает ей в квартирное помело превращаться, как другие мужья. И курточка-то какая славная у вас, всю жизнь себе мечтала такую достать...

Самодовольный выслушал важно, потом говорит:

— Все мечтают. Не продам. Бензином пахнет?

— Есть немножко, — женщины загомонили.

— Правильно! — кивнул. — Сейчас заправлялся. Разрешите без очереди сдать, мотор остывает!

— Пожалуйста, пожалуйста! Настоящего хозяина сразу видать!

А я, по-ихнему, получаюсь — кто?!

Потом я долго мыкался по двору, ждал, когда телефонная будка освободится — позвонить.

Теперь в любую погоду, и в дождь, и в холод, надо на улицу выходить, чтобы позвонить!

В одной будке молоденькая девушка, в другой усталая женщина лет сорока. Но голоса их переплетаются то и дело.

— Ну, Боб! Ты один! — захлебываясь восторгом.

— ...Позавчера на бровях пришел, вчера на бровях...