Валерий Попов - Нас ждут

Потом мы подъехали на автобусе к самолёту, поднялись по трапу. Внутри самолёта было темновато, голоса тонули в мягкой обшивке кресел, звучали глухо. Что-то необычное было во всём — это все почувствовали и постепенно примолкли.

Заплакал грудной ребёнок на переднем сиденье, стюардесса пошла туда с висячей люлькой, подвесила её к верхним поручням, помогла матери переложить ребёнка туда.

Ребёнок сначала умолк, потом даже начал выкрикивать что-то радостное.

— Мне, пожалуйста, тоже такую люльку! — проговорил заводила, и туристы снова засмеялись, заговорили между собой — заводила снова возглавил компанию.

— Если у кого-то есть еда, далеко не прячьте: скоро я буду есть! — бодро проговорил он.

Было одиннадцать часов вечера, — обычно в это время я чистил зубы и ложился спать. Перед сном, включив настольную лампу, я ещё некоторое время читал. Из родительской комнаты доносились голоса мамы и папы, было спокойно, уютно. Даже если в течение дня и случались какие-то неприятности и волнения, то в эти минуты перед сном я успокаивался, отдыхал и наутро был готов ко всему. Сегодня был первый вечер в этом году, который я проводил не дома. Только теперь я почувствовал, как я, оказывается, люблю свой дом и всё, что там меня окружает.

Пожилая женщина с соседнего кресла с удивлением поглядывала на меня, и на языке её явно крутился вопрос: «А где твои родители, мальчик?» Чтобы пресечь подобные попытки, я достал из сумки учебник математики, тетрадку и углубился в работу. Чего бы мне это ни стоило, я докажу моему дорогому отцу, что тройки в году (в частности, по математике) образовались по чистой случайности.

Самолёт затрясся, завибрировал, замелькали у окна полосатые аэродромные знаки.

Потом вдруг наступила необыкновенная лёгкость — самолёт оторвался от земли. Все люди в салоне, я думаю, чувствовали сейчас одно и то же: испуг и одновременно восторг.

И быстро — за какую-то минуту — мы уже оказались высоко: дома внизу стояли как кубики, блестели как зеркальца водоёмы, как расчёсанные зелёные коврики, тянулись поля.

Потом мы вошли в облака, вынырнули из них, и всё; только долины белых облаков были теперь видны под нами, больше ничего.

Я отвернулся от окна: смотреть больше было не на что, теперь предстояло маяться шесть часов — столько продолжается полет до Красноярска.

Мы летели на восток, навстречу солнцу, поэтому появилось оно гораздо раньше, чем обычно, когда засыпаешь в одном месте и там же просыпаешься. Здесь солнце появилось очень быстро — я только ещё разоспался как следует, как вдруг горячий золотой свет ослепил меня. Я был с закрытыми глазами, но тут зажмурился ещё крепче. Потом осторожно приоткрыл веки; солнце освещало наш угол салона, пройдя через толстые стёкла, лежало рябыми жёлтыми пятнами на спинках, покрытых белыми чехлами.

И все, в кого попадало солнце, удивлённо вздрагивали, человеческий организм не привык, чтобы солнце появлялось, когда его не ждут. Я стал смотреть в окно. Сначала это выглядело так: сверкающее золотое озеро среди мрачных тёмно-фиолетовых скал. Потом озеро стало расширяться, скалы стали серо-розоватыми, потом красными. И наконец, озеро затопило всё вокруг, тьма исчезла. Пейзаж внизу был страшным, фантастическим, каким-то неземным: пустые, бурые, голые пространства, без домов, дорог и транспорта. Я долго вглядывался вниз, надеясь увидеть хоть один домик.

— Да... неуютненько! — проговорил вдруг серьёзным голосом шутник. — Можно себе представить, каково тут приходится нашим героям-нефтяникам! — К концу фразы он уже снова говорил шутливо, но это не имело значения, все и без него чувствовали, как тут живётся! Если бы не нефть, ничто, наверное, не заставило бы людей сунуться в эти бурые мрачные болота!

— Нет, у нас в Восточной Сибири пошикарнее будет! — проговорил заводила. — Не зря нашему Красноярску триста лет, а тут ни одного города не было.

Потом пошла сухая серая степь, с редкими группками берёзок, потом вдруг прямо в степи показались длинные стеклянные коробки с высокими трубами.

— Наш алюминиевый! К Красноярску подлетаем! — Туристы радостно задвигались. И вроде бы ничего особо красивого не было видно за окном, но чувствовалось — все они были счастливы, что возвращаются в родные места.

Потом я зажмурился — словно много сотен маленьких зеркал стояли на земле.

— Что это? — сощурившись, спросил я у женщины-соседки.

— Это Бадалык. Кладбище наше, кресты против солнца блестят! — сказала женщина тоже радостно, хотя вопрос касался кладбища.

Потом блеснула резко изгибающаяся лента воды.

— Енисей! Енисей! — радостно заговорили туристы, сбиваясь к окошкам.

Я что-то забыл: так ли я радуюсь, как и они, когда возвращаюсь в свой город?

Самолёт начал быстро снижаться, стало больно ушам. Внизу мелькали домики с огородами, в огородах копошились люди.

«Надо же, — успел подумать я. — Над ними каждую почти минуту проносятся стотонные машины, а они живут, и хоть бы что!»

Потом совсем рядом мелькнула трава, самолёт стукнулся, подпрыгивая, побежал по дорожке.

Я слез с самолёта, нас провели через поле. За железными воротами толпились встречающие.

Скоро почти каждый турист был радостно встречен, обцелован — хорошо всё-таки прилетать домой.

Все ушли получать багаж, а я в растерянности стоял один.

Остался только один встречающий — парень лет шестнадцати в брезентовой куртке и сапогах. Почему-то вздохнув, он подошёл наконец ко мне.

— Ты, что ли, к Аркадию Михайловичу? — спросил он.

— Я? Я к дяде Каде прилетел, — растерянно проговорил я.

— A-а... ну да. Для тебя он, может, и дядя Кадя, а для нас Аркадий Михалыч.

— А где он?

— Где? На работе, где же ещё! Там у нас сейчас такое творится, как-то не до племянников сейчас. Едва и вспомнил он про тебя, час назад.

— Ну что ж, хорошо, что не час вперёд! — бодро проговорил я.

— Ладно, пошли! — улыбнулся парень.

— Надеюсь, тут уже немного осталось? — с трудом успевая за ним, поинтересовался я.

Голова после полёта гудела, ноги не чувствовались, стиснутые долгое время передним креслом.

— Надеяться ты, конечно, можешь на всё что угодно, — проговорил он. — Но только ради тебя плотину в центре города построить как-то не догадались, придётся проехать ещё километров сто пятьдесят.

— Сто пятьдесят?

— Ничего! Уж столько пролетел, теперь только самый хвостик остался! — проговорил парень. — Я тоже ночь сегодня не спал, да и никто почти не спит у нас сейчас.

— Почему это? — удивился я.

— Увидишь! — лаконично ответил он.

Мы влезли в автобус, все места были уже заняты, пришлось стоять. Автобус ехал по городу, по длинной улице вниз, потом он выехал в степь. Пологие холмы, расходящиеся по сторонам, были покрыты ровными полосами: полосы зелёных всходов, полоса рыжей, нераспаханной земли.