Валерий Попов - Нормальный ход [Повести, рассказы]

И потом, уже к концу дня, прохожу недалеко от того места, чувствую — опять курит. Честно говоря, мне бессмысленным кажется это занятие. Сам не курю. Потому и чутье у меня на курево, как у протопопа Аввакума...

Подхожу — Михейка дымит!

Ни слова не говоря, иду в контору, выписываю двойной штраф. Вдвойне. Как на войне.

Михейка об этом поздно узнал — приказ к вечеру вывесили.

А в тот вечер как раз участок наш на первое место вышел по управлению. Вымпел мне дали, и управление еще поднесло мне ценный подарок — «вещь в себе».

Потом концерт начался, и тут только Михеев вбегает разъяренный:

— Где этот гад, где?!

А я на концерте не был — мы с шефом в буфете сидели.

— Да вот же я, — говорю, — вот!

А он словно не видит, мимо пробегает.

Стали его удерживать, хватать — всех раскидал.

Ну молодец!

Потом за ним погнались, но он сумел скрыться, затерялся где-то в темных комнатах, коридорах.

Ладно.

Пошли смотреть концерт. На сцене тенор поет, заливается, вдруг появляется на сцене Михеев, набрасывается на тенора и начинает его душить. Тот падает, отбивается. Но поет.

Тут такое началось! Все ринулись на сцену, дико оживленные... Концерт, надо сказать, до этого довольно скучно протекал...

Через неделю собирается товарищеский суд.

Михеев такой грустный пришел, одинокий, всеми покинутый. В руке держит сетку, а в сетке четыре ананаса.

Председатель говорит:

— Ну, а теперь одна маленькая формальность...

Михейка горестно:

— Расстрел?

— Нет, — председатель говорит, — ну почему?..

Посовещались — решили лишить его квартальной премии, и все. Тем более что певец тот накануне по радио пел. Даже голос вроде бы богаче стал.

А Михеев — тот странно так среагировал. Даже доволен оказался, что его наказали.

— Спасибо, — говорит, — товарищи судьи. Значит, все ж таки есть на свете правота!

Всех поблагодарил за руку, потом вдруг ко мне оборачивается.

— А ты, — говорит, — мне за все ответишь. Я тебя и под землей найду! Всех уважаю, понял, а тебя нет!

«Ну что ж, — думаю, — пожалуйста. Я и так всегда под землей!»

И вот через некоторое время иду я однажды из магазина, несу в сетке яички.

Вдруг навстречу Михейка...

— Так, — говорит, — попался?

— Попался, — говорю. — Не спорю.

«Надо же, — думаю, — какой момент подгадал!.. Ну, ничего!»

Вешаю спокойно сетку на дерево, иду к нему. Так он, подлец, мимо меня пробежал, к яичкам подскочил, — бах! Яички закачались в сеточке, но все целые. Тут он, уже в ярости, сетку за горло схватил, к стволу прижал, стал яички колошматить. Разбил все — и ко мне. И тоже все старается не по лицу смазать, а больше одежду мне повредить — лацкан оторвать, штанину грязью забрызгать. Самого-то меня бесполезно трогать, — все равно заживет, какой смысл? Я давно уже замечал, что в основном так все дерутся.

Я так стою, скромно...

Тут Михейка изловчился, на газон меня повалил — брюки зазеленить.

И вдруг, в самый кульминационный момент, вскакивает, отбегает, трясет пальцем и хитровато так подмигивает:

— Опять, — говорит, — наверно, ты меня напариваешь! Я думаю, что я тебя бью, а на самом деле, наверно, ты меня.

— Конечно, — говорю.

— Ну ты и жук! — с восхищением.

— Конечно, — говорю, — жук.

...Михеева я уже забыл (рассказывал потом Жека), уволился он куда-то. Однажды вдруг пошел я в Манеж на выступление мастеров-виртуозов по настольному теннису. Рубились они там, рубились, один и говорит, через переводчика:

— Может, кто желает со мной срубиться, из зрителей?

Гляжу — из толпы дружков, таких же, как он, выходит Михеев. Говорит всем отрывисто:

— Да чего там во-ло-хаться! Заделаем!

Встал к столу, подмигивал своим дружкам, сверкал железным зубом. Тут виртуоз как жахнет — шарик вообще из Манежа вылетел. Михейка убежал, долго его не было, и вдруг влетает шарик — чистый, неупавший, падает на половину виртуоза, а потом и Михейка вбегает — в шапке уже, в пальто...

Потом, на улицу уже выходили, Михейка меня увидел.

— О! Салют!

Бросился, как к лучшему другу.

— Ну как? — подмигивает. — Сколько гребешь-то сейчас, со всеми пыльными-мыльными?

Говорю.

— А я, ну, думаешь, — сколько? — спрашивает.

— Сто сорок! — говорю.

— Сто шестьдесят!..

Потом адрес свой на каком-то клочке записал:

— Вот. Не зайдешь — обидишь кровно. Усек?

— Пока!

аждое утро выскакивает Пунцов из своего красного кирпичного дома, оставляя за фиолетовыми утренними стеклами сладко еще спящих жену и сына.

Толстый, пузатый, своей трясущейся, приседающей походкой перебегает он холодное пространство до трамвая.

В трамвае тепло, уютно. Пунцов начинает сразу, не понижая голоса, говорить:

— Здравствуйте, дорогие товарищи! Желаю вам на сегодня больших производственных успехов!

В трамвае, особенно в таком хмуром, утреннем, обычно все молчат или понижают в разговоре голос. Но тут все несколько ошарашенно начинают выходить из сонного оцепенения, прислушиваться, а некоторые даже привстают на цыпочки, чтобы разглядеть.

А действительно, зачем ему стесняться, понижать голос, мяться? Вот уж кого нельзя уесть ни в каком смысле!

Вот он замечает на площадке знакомого.

— Извините, дорогие товарищи, простите, — вежливо пробирается к нему.

— А-а-а! — кричат они со знакомым, увидясь.

Потом вдруг начинают возиться, хихикают, напрягаются, пыхтят: ы-ы-ы! х-х-х! с-с-с!

Пальцы скользят по потной шее, оставляя белые исчезающие следы.

— Ну, ладно, — наконец вырвавшись, тяжело дыша, говорит его знакомый, — посмотри хоть, где едем?

Тяжело, екая селезенкой, Пунцов мчится по темному коридору.

На рабочем месте его, нарочито неряшливом, все перемешано — мотки красных, зеленых, белых проводов и остренькие, блестящие кончики зачищенных от изоляции и обрезанных тонких проволочек.

И так приятно, даже просто физически, залудить конец провода — положить его, зачищенный, на желтую прозрачную канифоль с особым праздничным, сказочным, оранжевым светом в ней и поводить по проводку паяльником. И провод, распушенный, состоящий из отдельных волосков, становится от олова сплошным, круглым, блестящим. От канифоли поднимается пахучий нафталинный дымок. Потом — продеть проводок в дырочку в клемме, припаять и для быстроты послюнявить палец и быстро тронуть место пайки, и блестящая блямбочка еще жидкого олова зашипит, станет плоской и мутной.

Сделал, вскочил и понесся!

Пунцов — монтажник высшего класса, всеми негласно признанный, работающий на спецзаказах. Ему и в голову не придет изображать хмурость, занятость и делать что попало, лишь бы делать, как иногда делают другие, еще только создающие репутацию или уже создавшие, но плохую.