Игорь Адамацкий - Птицелов

— Я видела.

— Вы не знаете, в Японии цветет сакура?

— Цветет.

— Славно. А бармен говорит, что он не местный.

— У некоторых это бывает, — улыбнулась она.

Милая женщина и молодая. Даже нежная, если дети. Скорее всего, так и есть. По глазам видно.

Японцы незаметно растворились, как будто их вовсе никогда не было, но на смену говорливой гурьбой потянулись китайцы. Я прислушивался к их странному говору. Может быть, они летели в Шанхай или Дацзыбао.

Вернулся к стойке.

— Сто водки, пожалуйста. Спасибо. Вы не знаете, в Дацзыбао сейчас тепло?

— Там все время весна.

Вернулся к столику. Женщина засобиралась.

— Там же еще китайцы, — сказал я.

— Моя посадка крайняя слева.

— Чудненько. Удачи вам. Храни вас Господь.

— Благодарю. И вас тоже.

Она ушла. Стало «и скучно, и грустно, и некому руку пожать в минуту душевной невзгоды... в себя ли заглянешь, там прошлого нет и следа, и радость, и муки, и все так ничтожно» [2] М. Лермонтов. Ср. у Н. Некрасова»: «И скучно, и грустно, и некого в карты надуть в минуту карманной невзгоды...» Расхождения только в настроении. Оба — ипохондрики, однако. ...

...Когда я проснулся, то был еще привязан. В кабине пилотов, кажется, никого никогда не было. Мало ли? Может, отлучились по надобности. Или прикорнули в общественном туалете. Но автопилот работал исправно. За окном ничего не происходило, совершенно ничего, ну никаких изменений, — сплошные ледяные торосы. Спросил проходящую стюардессу:

— Мы летим или стоим на месте?

— Вы слышите двигатели?

— Да, но за бортом ничего не меняется. Сплошные ледяные торосы.

— Все нормально, через полчаса будем над Лондоном.

— У вас есть что-нибудь выпить?

— Только водка. Фляга по двести пятьдесят. Флагман.

— Это меняет дело. Две, пожалуйста...

По словам очевидца: экипаж, молодцы, ребята, своих не бросают, выгрузили меня у стола таможенника. Тот пришел и спросил, не может ли сэр уступить ему служебное место. Пришлось уступить. Затем служащая терминала, большая Кэтрин, действительно большая, действительно Кэтрин, погрузила и вывезла меня из терминала на багажной тележке вместе с барахлом.

Когда сын увидел своего отца, поначалу испугался: гвоздец батяне. Потом четыре часа катался по пустынной дороге до места, чтобы меня протрезветь.

Так началось продолжение. Peu de gens savent être vieux. [3] Немногие умеют быть стариками. (фр.)

Начало продолжилось много-много-много раньше. Linea ascendens, linea descedens [4] Нисходящая линия родства, восходящая линия родства (лат.) Я подозреваю и даже уверен, что индивид начинает складываться лет этак за триста, а если подсуетится, то и за двести лет до своего непосредственного появления на свет в этом греховном мире. Так кто же нас зачал? Все люди братья, а некоторые даже сестры. А дальше, как обстоятельства вытанцуются, каким боком выйдут. И тогда получится то, что получилось. И что же мы с тобой, скиталец, получили, — кишку, иль гроб, иль государство Чили? Но все равно надеюсь, что в нашем поименном пребывалище имя да сохранится явленным, да и натура не скукожится.

Первым, если не шибко отдаляться по времени, чтобы не потеряться, по моему разумению, проклюнулся по отцовской линии иеромонах Епифаний Адамацкий, окончивший полный богословский курс Киевской духовной академии в 1727 году и направленный среди прочих отличников в Казань. В ту пору Казанским митрополитом был Илларион (Рогалевский), своим возвышением обязанный фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметьеву. Поэтому в 1708 году еще до Полтавской битвы стал военным священником, участвовал в Персидском походе Петра I, а перед рукоположением в архиереи был главным священником флота со странным званием «обер-иеромонаха». Так вот наш Епифаний учительствовал в Казанской семинарии. Надеюсь, терпеливо, прилежно и благостно. Не то, что мы, окаяннии аз. И в прилежании не замечены, и благостью не возвышены.

Программа семинарии следовала по классам числом десять: русский класс, словенский класс, фара [5] От лат. «farciro» — набивать, начинять , инфима [6] От лат. infimus — самый нижний, находящийся в самом низу. , грамматика, синтаксис, пиитика, риторика, философия, богословие. Учение длилось долго. Уходили из семинарии в 25 лет. Все детство и юность. Уникальное исключение — Михайло Ломоносов, прошедший в Москве полный курс славяно-греко-латинской академии за три года. Жалованье учителям не платили по произволу архиерея, отобравшего у духовной школы основные источники доходов. Это выяснила комиссия по указанию императрицы. Но скандала власти, как во многие другие времена, не обозначили. И наиболее квалифицированные преподаватели, том числе и Епифаний (Адамацкий) покинули Казань. Много позже другой Адамацкий, сказывают, участвовал в восстании крестьян в Тамбовской губернии. Кажется, уже во времена большевиков. Но суть у тех и тех властей была та же: отобрать заработанное.

Наверное, есть в человеке предназначение искателям духа, воителям жизни. Пусть не на всякую судьбу, но на каждую перспективу. Кому как лукавая карта ляжет. Ино лицем, ино рубашкой. Предки — те, кто перед нами, ушедшие раньше. До нас. Их, полагаю, предшествовало не менее пяти миллиардов. Всех. И каждый из нынешних в ответе и в ответственности за любого из них, как бы не было им «мучительно больно за бесцельно прожитые годы [7] Н. Островский. ». Omnis actio pecuniaria esse debet. [8] Лат. (прав.) Всякое требование — иск о вознаграждении. За что платим, тем и наследуем.

Дед мой Иван, по материнской линии Местеляйнен, потомственный чухонец по возвращении с Первой германской с «Георгием» вскорости умер от «испанки», оставив от себя вдову с двумя детьми. Это моя мать, Мария, и ее брат, Матвей. Вдова Анна так и не вышла замуж — нужно было поднимать детей. Анна Матвеевна — человек дивный. На все времена, как я ее помню.

А поселились они в Петербургских местах, как гласит родословная от предания, со шведами в 17 веке в районе Антропшино.

В обиходе у нее были всего две книги. Одна — лютеранский молитвенник на финском, другая — на русском, дореволюционное издание сборника Льва Толстого «Мысли мудрых людей». Именно по этой книге она научила меня чтению. Книга показалась необычной. Пришлось перечитывать не единожды. Мы то — чем питаемся духовно. Иное дело, как это все сподабливается на ум и сердце. А по настоящему я позже пробовал писать стихи гусиным пером. Поначалу не получалось, неумело заточенное наискосок и расщепленное, перо разбрызгивало чернила, но потом, когда приналадился, получалось весьма сносно.

Вообще, финны, мне кажется, немного похожи на детей, так же серьезно и без излишней фантазии относятся ко всему. Как-то оказался я на театральном фестивале в Тампере. Все по-фински, и сюжет приходилось угадывать по пластике, — у актера нет ничего, кроме голоса, мимики и тела. Правда, передо мной сидел веселый или навеселе ингерманландец, и толкование его реплик радовало удивительностью.