Борис Дышленко - Людмила

Громкая музыка вместе со словами вывела меня из задумчивости. Это, кажется, была ария Иуды из оперы «Jesus Christ Superstar». Я поежился — не то чтобы я имел что-нибудь против этой музыки, просто сейчас она прозвучала некстати.

— Вот это надо чувствовать, — вздохнул я. — Кто не чувствует, тот не поймет.

Приглушенные слова опять превратились в неясные звуки, и до меня дошло, что это открылась и закрылась дверь. Я не слышал за собой никакого движения, однако совсем близко ощутил чье-то активное присутствие. Я повернул голову: рядом вполоборота ко мне стоял человек и смотрел на меня. Это было новое лицо, видимо, его я видел на балконе в обществе рыжей дамы. Он был брюнет, лет сорока, но с виду моложе и без единого седого волоса. Одет он был тщательно и парадно, как на официальный прием: темный, какого-то непонятного цвета костюм-тройка, белая до синевы сорочка, черный галстук. Отполированные ботинки сверкали черным глянцем. Я перевел взгляд на его лицо. Приятное лицо интеллигентного человека, ничего особенного, разве что необычный для людей его возраста легкий юношеский румянец на щеках. Это странно контрастировало с черными бровями и характерной для брюнетов синевой на подбородке. Да, ему было, пожалуй, за сорок, но к нему подошло бы определение моложавый. Наше молчание длилось недолго. Он приветливо улыбнулся и сказал.

— Добрый вечер. Я здесь живу.

Мне понравилось, что он так скромно представился. Я тоже представился как мог скромнее. Хозяин одобрил мою скромность едва заметной и, может быть, чуть иронической улыбкой, она тут же исчезла с его лица. Он осторожно потрогал синеватый подбородок и с какой-то осторожной учтивостью, словно продолжая разговор, сказал:

— Так вы считаете, что это надо чувствовать?

— Да, — сказал я, — только боюсь, что вы не о том.

— О чем же? — ласково спросил доктор.

Людмила уже говорила, что он доктор, а сейчас по его интонации я понял, что он доктор медицины, может быть, психиатр. Я почувствовал легкое напряжение. Я считаю себя нормальным человеком, но с психиатром в этом нельзя быть уверенным. Преодолев напряжение, я кивнул головой на дверь.

— О музыке, — сказал я, — и в первую очередь о словах.

— Вы понимаете по-английски? — опять как-то вкрадчиво спросил хозяин.

— В общем-то, да, но я и так знаю, о чем там речь, — ответил я.

— И вы считаете, что это так сложно? — доктор поднял тонкие, черные брови.

— Нет, я так, про себя. Мне просто не нравится эта музыка.

— Я тоже не в восторге, — сказал доктор, — но эти ребята... Это их музыка, их вкус.

— Это не вкус, — возразил я, — это их культура: мескалин, ЛСД, что там еще? Ангел за моим окном.

Доктор внимательно посмотрел на меня своими глазами. У него были очень интересные глаза.

— Вы пейте, пейте, — он указал на мой стакан, — у вас растает лед.

«Действительно, что это я не пью?» — подумал я. Я отхлебнул хороший глоток рому и с трудом протолкнул его в горло.

— Вы расслабьтесь, — с мягким нажимом сказал доктор, увидев мои трудности, и я почему-то расслабился. Угловатый глоток превратился в шарик и скатился по пищеводу в желудок, там стал греть.

«Это великая мысль, — подумал я, — расслабиться. Все хорошо, не о чем волноваться. Мир во человецех и благоволение, ЛСД и тотальная любовь. Хиппи спасут нас через секс».

Доктор кивнул головой.

— А что это за ангел? — осторожно спросил он. (Мне показалось, что он разговаривает со мной, как с пациентом). — Ангел за вашим окном.

— A-а, это так. Ангел на церкви Святой Екатерины. Он с поднятыми руками, но в них нет креста.

Доктор улыбнулся.

— Понятно, — сказал он, — это метафора. Вы, наверное, любите классику, — сказал он. — Бах, орган, «Токката и фуга Ре Минор»... — Он засмеялся. — Ладно, это слишком серьезно, — сказал доктор. — Оставим до другого раза.

— Оставим, — сказал я. — А скажите доктор, что это было? Вот вы... приказали — и стало легко. В горле. Это что, гипноз?

— Хм... Да, так, внушение, — нехотя сказал доктор. — Просто жалко было смотреть, как вы мучитесь. Пейте, больше не будет.

Я выпил. Правда, пошло хорошо. Я с удовольствием почувствовал, как ром растекается и греет внутри. Он уже ударил мне в голову, и все вокруг приобрело приятный, чайный оттенок. Стало легко и приятно.

— Ну, а это как? Надо чувствовать? — спросил доктор, поведя рукой вокруг нас. — Успели осмотреться?

— Чувствовать? — сказал я. — Наверное, надо, — сказал я, — только вряд ли стоит приводить свои чувства в качестве аргументов, и я знаю, ничто так не сердит знатоков, как высказывание профана.

Впрочем, я не думал, чтобы доктора особенно интересовало мое мнение. Скорей всего, он просто так спросил меня, из вежливости, а может быть, разговор все еще шел об ангелах и о Бахе. Я подумал, как странно, что доктор упомянул именно «Токкату и фугу Ре Минор», как будто он просто прочел мой сегодняшний день вместе с визитом Прокофьева, Людмилой и всем остальным. Но доктор повторил свой вопрос. Значит, речь все-таки шла не об ангелах и не о Бахе. Мне понравилось тщеславное желание хозяина приобщить меня к своему увлечению, но я даже не представлял себе вопроса, который мог бы ему задать. Попросить его объяснить мне, что такое абстракционизм? Но я же не дурачок, я понимаю, что для этого надо знать этот язык, мыслить этими категориями, не просто же он откроет мне какой-нибудь секрет.

— Вопрос? — сказал я. — Я где-то читал, что для того, чтобы правильно задать вопрос, нужно знать три четверти ответа. Так что, доктор, — я засмеялся, — мне надо разбираться в живописи на четверть хуже чем вы.

Доктор засмеялся вместе со мной.

— Кто мешает? — однако сказал он. — Доступно каждому, кто имеет желание и чувства.

— Нет, доктор, это не для меня — сказал я. — Отвлечься, уйти на время от суеты, оценить созданный чужим воображением порядок, это мне понятно, но погрузиться в картину, жить жизнью художника, который ее написал, нет, для этого тоже нужен талант. Нужно чувствовать свое неумение рисовать, как физическое уродство, и жалеть, что не ты написал картины, которые у тебя на стене. Но у меня их и нет, у меня только этот ангел за окном, да пара репродукций, купленных в магазине «Искусство».

Я вздохнул.

— Уже что-то, — сказал доктор. Он улыбнулся. — Купите еще парочку — будет четыре.

Доктор уже не казался мне таким снобом.

— Кроме шуток, — сказал доктор. — Попробуйте начать с репродукций.

Наивные люди эти коллекционеры: они не могут представить, что это кому-то может быть просто не нужным.

«Или опасным», — почему-то подумалось мне.

— Но внутри разве у вас не возникает вопросов? — спросил он. — Не тех, на которые у вас есть три четверти ответа.

Я глотнул рому. Я понял, что он спросил вообще, но такой разговор казался мне слишком интимным.