Борис Дышленко - Людмила

Следователь пояснил, что он имел в виду жестикуляцию или выражение их лиц, в конце концов, было же что-то, что привлекло мое внимание. Иначе, почему они мне запомнились?

Я сказал ему, что «запомнились» не совсем точное слово — я вспомнил их, вспомнил после того, как нашел труп. Впрочем, сказал я, может быть, и было что-то, что выделяло их из прочего сброда, хотя и все они там достаточно колоритны. Может быть, их несоответствие друг другу. Было непонятно, что может связывать их, но мало ли какие отношения бывают между людьми. Нет, кроме этого несоответствия ничего особенного в них не было.

— Они уже находились во дворе, когда вы появились там, или пришли позже? — спросил следователь.

Я сказал, что уже были.

— Они громко разговаривали?

— Они почти не разговаривали. Просто встали и пошли.

— Они что сидели? — спросил следователь.

— Да. Разве я вам не говорил?

Следователь сказал, что не говорил. Он спросил, чья была, по моему мнению, инициатива.

Я вспомнил, как светло-серый встал и наклонился над сидящим наркоманом. В этом не было впечатления угрозы или давления, но, пожалуй, как сказал следователь, инициатива. Наркоман с трудом или нехотя встал и нерешительной походкой направился к широкому проему между секциями решетки. Шел на полшага впереди светло-серого или тот шел на полшага позади, как бы пропуская наркомана вперед. Как вежливый хозяин. Или тот, как робкий гость. Да, пожалуй, был тон лидерства, но я подумал: что можно вытянуть из моего ответа?

Следователь некоторое время молчал, потом открыл ящик стола, стал рыться в нем. Я сидел, ждал, что он оттуда достанет.

— Ах-ха, вот они, — сказал следователь и показал мне пачку сигарет.

Я засмеялся. Следователь недоуменно посмотрел на меня.

— Я думал, вы достанете оттуда наручники или пистолет, — сказал я.

— Курите, — следователь через стол протянул мне пачку.

Я вспомнил, что сам так делал недавно.

— Что, переходим к протоколу? — спросил я, но следователь не понял шутки.

Он сказал, что это не допрос, а беседа. Он просто пытается получить какое-то представление о некоторых вещах. Перегнувшись через стол, он дал мне прикурить.

— Значит, повернулись и пошли к подъезду, — сказала следователь.

— Да.

— И этот, в светло-сером костюме, чуть-чуть позади.

— Да, но это, в общем-то, только мое ретроспективное впечатление, может быть, просто домыслы. Теперь, после того, что случилось.

— Конечно, — сказал следователь. — Я это учитываю. А куда вы пошли потом? — неожиданно спросил он. — Тоже в подъезд?

— Нет, — сказал я. — Мне кажется, я вам это уже говорил. Прошел переулком и отправился по делам.

Я не стал рассказывать следователю подробности. О том, что я еще некоторое время постоял у ворот, покурил, глядя на мелких шустрил и наркоманов и думая, мог ли кто-нибудь из них что-нибудь видеть, какую-нибудь машину, например, подозрительных горилл и светловолосую девушку с ними. Подумал, что вряд ли кто-нибудь из них что-нибудь видел, а если и видел, то тут же забыл — в этом месте все время кого-то берут. Тогда, чуть позже, на остановке трамвая мне показалось, что за мной следят, но не мог же этот светло-серый находиться одновременно в двух местах, да мне в тот раз и нечего было особенно скрывать — я направлялся по рутинному, никому не интересному делу в шарашку, и если кто-то следил за мной, то совершенно зря. Все это не имело отношения к нашему делу.

— Вы уверены, что они вас не видели? — спросил следователь.

Я сказал, что не уверен в этом. Я подумал, что они вполне могли увидеть меня из окна, когда я шел по переулку. Да, они могли увидеть меня из окна, но какое это имело значение?

— Да, конечно, — сказал следователь. — Я другое имел в виду. Не мог ли этот, второй, решить, что вы следите за ним? Конечно, взгляд, брошенный из ворот, еще не повод так думать, но ведь мы не знаем, о чем они в этот момент разговаривали и зачем пошли в подъезд.

Следователь затянулся. На этот раз облачко дыма медленно поплыло к окну.

Я подумал, что в этом случае даже взгляд, брошенный из ворот, мог быть таким поводом. Очень мог, но там они вряд ли заметили меня, а если видели, то только из окна. Но и этого достаточно — светло-серый, вероятно, знал обо мне больше, чем я о нем. Да, он, конечно, понял, что мое появление там не случайно, и, наверное, принял меры к тому, чтобы я не встретился с наркоманом. Разумеется, в его планы не входило убивать меня — это была инициатива его застигнутого врасплох сообщника, а ему самому нужно было установить мои связи, если они у меня есть, хотя, конечно, он понимал, что я пока мало что знаю. Другое дело Стешин, этот наркоман, который все время вертелся в этом мире. Он знал много и много мог мне рассказать, а у такого человека любой секрет можно выведать за ампулу морфина. Да, мое появление там в этот момент...

— А из окна они не могли вас увидеть? — спросил следователь.

— Я сейчас как раз думал об этом, — сказал я. — Но это тоже не повод нападать на меня.

— Шприц, — сказал следователь.

— Понимаю, — сказал я, по-прежнему делая вид, что не понимаю. — Понимаю, что он хотел забрать шприц, раз он все равно, в конце концов забрал его, хотя второй труп, по-моему, более очевидная улика. А потом, зачем он это сделал? Ведь наркоман умер от морфия, а не от стрихнина.

— А вот теперь я вам кое-что расскажу, — сказал следователь, выходя из-за стола, наверное, за столом он умел только спрашивать. Он повернул стул к себе, уселся на него верхом и принялся рассказывать.

Версия о смерти от случайной передозировки следователя не удовлетворила, и он попросил эксперта сделать химический анализ на определение концентрации морфина в растворе. Как он и ожидал, концентрация оказалась необычайно высокой, что-то от десяти до пятнадцати процентов, то есть как минимум в десять раз выше той, которая допускается в фармацевтической промышленности. Случается, что наркоманы сами разводят морфий новокаином или просто водой, когда им удается достать наркотик в порошке, так называемый сушняк. Можно было бы допустить такую возможность и в этом случае, а отсутствие шприца списать на сбежавшего приятеля, прихватившего с собой и остатки раствора, но мое сообщение о том, что шприц был разбит, опровергало такую версию. Вряд ли приятель стал бы возвращаться за разбитым шприцем тогда, когда с минуты на минуту должна была приехать следственная группа. Во всяком случае это следовало проверить, но у следователя были еще и свои причины сомневаться в несчастном случае.

В общем, он рассуждал так же, как и я: остатки раствора в каком-нибудь пузырьке при наличии разбитого шприца стали бы вещественным доказательством несчастного случая, и если бы раствор действительно был самодельным, возможный приятель не стал бы, рискуя быть пойманным, возвращаться за разбитым шприцем, но было еще кое-что, о чем я не знал.