Борис Дышленко - Пять углов

— Ну-ну! — ласково сказала Марья Ильинична, осторожно передвигаясь рядом с Исайей Андреевичем по тротуару. — Неудобно — вы так выросли, возмужали, наверное, уже женатый теперь человек, дети, наверное, как же мне вас — Сашей!

— Что вы, Машенька! — горячо возразил Исайя Андреевич. — Я?! Нет! Я совершенно бездетный холостяк. Да и мог ли я жениться? — судите сами. После всего, что было!..

— А что было? — спросила старушка. — Я уж не помню, что было.

— Ну, вы-то конечно, — грустно сказал Исайя Андреевич, — а я... Я ведь по гроб моей жизни был в вас влюблен.

— А все-таки лучше — Марьей Ильиничной. Мы все-таки с вами старики: нам неприлично.

— Ну, уж если вы так считаете, — чуть-чуть огорчился Исайя Андреевич, — если так считаете, называйте меня Исайей Андреевичем.

— Исайей? — удивилась Марья Ильинична. — А я думала: Александр. Вы ведь тогда как будто Александром назывались?

— Грех мне, — сказал Исайя Андреевич, — молод был — врожденного имени стеснялся: хотелось имени благородного, военного; только я не помню точно, но вы как будто мое полное имя знали.

— Нет, не понимаю, — сказала старушка. — Чем же имя такое плохое? Хорошее имя. Есть, конечно, разные женщины, но мне лично такое имя больше нравится, чем какой-нибудь Эдик. А сколько же мы не виделись, Исайя Андреевич? — сказала старушка. — Полвека, наверное, не виделись?

— Да, наверное, полвека, — сказал Исайя Андреевич, — почти. Только, видите ли, Марья Ильинична: судьба так сложилась, обстоятельства. Папа мой покойный тогда умер, и мне уже нельзя было дальше в Лавре оставаться: местожительства епархиальное, ведомственное было. Я на службу устроился — мне лицевой счет вот дали, вот я и переехал сюда, к Пяти Углам. Квартира чудная — очень выгадал: небольшая, зато отдельная. Сам себе хозяин: никаких этих коммунальных неудобств никогда не знал. Так и живу — все один, хотя по метражу площади можно бы и вдвоем. — Исайя Андреевич вдруг испугался: что, если Марья Ильинична поймет не так — решит, что он, Исайя Андреевич, намекает, — неловко будет. Исайя Андреевич скоренько переменил тему: — Прогуливаетесь, Марья Ильинична? — спросил Исайя Андреевич для перемены темы.

— Да нет, Исайя Андреевич, сестру иду навестить.

Помолчали. Немного шли молча: не знали, о чем говорить. О своей юношеской страсти Исайе Андреевичу так сразу неловко было напоминать; Марье Ильиничне тоже, наверное, неудобно было эту тему затрагивать, а может быть, она об этом и не помнила. Ведь полвека прошло: мало ли сколько разных событий могло за это время произойти.

— Мы ведь тоже тогда к Пяти Углам переехали, — начала снова Марья Ильинична, — тогда, в двадцатом году. Вы в каком?

— Я — в двадцатом же, в октябре.

— Ну вот и мы — в двадцатом. Сначала вместе жили, ну а потом разъехались: как говорится, разные судьбы. Так что я с тех пор и не покидала этого места... Да.

— Да! — сказал Исайя Андреевич.

Хотел было Исайя Андреевич уточнить насчет семейного положения Марьи Ильиничны, но не уточнил: неловко показалось.

«Подумает, что навязываюсь; подумает, что в душу лезу», — подумал Исайя Андреевич — и не уточнил.

Шаг за шагом, не спеша дошли до дома Исайи Андреевича.

«Проводить ли Машеньку немного?» — подумал Исайя Андреевич и подумал, что неудобно. Неудобно навязываться.

— Ну вот, я здесь живу, в этом именно доме, — сказал Исайя Андреевич. — Вот эта парадная, а квартира двадцать девять бе. На са-а-амом верху. Почти мансарда, как у художников.

— Заходите и вы, Исайя Андреевич. Заходите в гости: я всегда рада буду. Вставочка у вас есть? Адрес мой и телефонный номер запишите.

Исайя Андреевич обрадовался несказанно, и сердце забилось резво, как в семнадцать лет. Даже в карман никак не мог попасть рукой. Наконец добрался, там, рядом с сердцем, нащупал записную книжку и, вытащив, на букве «м» раскрыл и записал: Машенька (фамилии не помнил, а спросить побоялся) и адрес: Загородный пр., дом № 3, кв. № 11.

Долго еще смотрел Исайя Андреевич, как Машенька медленно, осторожно переставляя от возраста несоразмерные высохшим щиколоткам ступни, уходит по Ломоносовской, бывшему Чернышеву, провожаемая осенним солнышком. Смотрел Исайя Андреевич со слезами у горла, но к слезам примешалось какое-то еще чувство: ну, не то чтобы планы, потому что и не знал еще Исайя Андреевич ничего ни о теперешней жизни, ни о семейном положении своей юношеской любви, — но кое-что примешалось, и от этого сильнее запрыгало сердце Исайи Андреевича и прибавилось бодрости; так что Исайя Андреевич, совсем как юноша семнадцати лет, взбежал по лестнице на пятый этаж, а если бы и не взбежал, то, во всяком случае, всего только один раз по пути отдохнул.

Исайя Андреевич поставил чашечку в сушилку, отошел и полюбовался: на кухне был порядок.

«Первый завтрак — легкий», — ласково подумал Исайя Андреевич.

За окном утро было солнечным.

«Ну и погодка! — подумал Исайя Андреевич. — Прямо настоящее бабье лето!»

Исайя Андреевич прошел коридорчиком в комнату.

«Не пощеголять ли? — подумал Исайя Андреевич. — Вдруг опять Машеньку встречу? Пожалуй, оденусь сегодня поприличней: пальто и шляпу надену».

Исайя Андреевич здраво рассудил, что под пальто пиджак не увидеть будет, новый он или старый, но брюки надел новые, темно-синие, шевиотовые; на этот раз вместо кепочки приготовился надеть шляпу — не новую, но ведь у аккуратного человека вещи долго сохраняются. Вот и шляпа, зеленая велюровая, нигде не залоснилась, не потеряла от времени своей бархатистости, — вполне приличная шляпа. А вот пальто Исайя Андреевич решил сегодня надеть новое, нанадеванное: не черное покупал себе, старческое, но и не какое-нибудь голубенькое — купил коричневое: и не мрачно, и в то же время солидно — самое подходящее для возраста пальто. Хотел еще надеть новые коричневые на коже полуботинки, для ансамбля, но подумал и не стал — под калошами все равно не видно будет, — надел повседневные.

На стене наклонно, как картина, висело в темной рамочке зеркало. Исайя Андреевич, сохраняя шляпу в руке, подошел к зеркалу, глянул снизу вверх исподлобья, а тот — сверху вниз, но тоже исподлобья. Глянул: череп желтенький, а волосы еще есть, мосточком через темя, но есть. Горделиво улыбнулся Исайя Андреевич.

«Да! То ли мы пили, то ли мы ели? Теперь ведь и масло не то, и молоко не то, да и сам дедушка хлебушко тот ли? Это еще вопрос. Большая химия. Вот посмотришь на этих молодых: вроде бы и крупные, да разве те? Не те. А в те-то годы?.. Хоть на Машеньку погляди: какая-никакая, а все узнать можно. Ведь узнал же! Поди-ка через полвека нынешних узнай!»

— Господи, почти полвека! — воскликнул Исайя Андреевич. — Сорок пять лет! — Мысленно он уже и эти сорок пять лет приплюсовал к своей системе (по девяти лет на каждый год), но о Машеньке... Нет, ее он боялся сюда прибавлять, потому что даже не мечталось. — Машенька! — сказал Исайя Андреевич и улыбнулся исподлобья, но ласково, а оттуда, сверху, исподлобья же, но ласковая улыбка.