Наталья Галкина - Начальник Всего

— Для полноты абсурда, — сказал задумчиво Времеонов, — не хватало только того, чтобы кто-то из палачей в детстве, когда у нас была дружба с Третьим интернационалом (а далее, к слову, с гитлеровской Германией), воспитывался бы в «Международной солидарности», сексуально раскрепощенный, без комплексов и культурных табу новый человек.

— Должно быть, вашей переводчице снилась время от времени гибель сестер, — сказала Тамила. — Недаром у нее оказался кот, подобранный на Смоленском. Весь подземный мир земли связан там, в глубине, артериями скрытых рек. И черными ручьями, венами, связаны все кладбища всех городов и стран, по ним мертвые передают свои мысли и чувства друг другу.

— Прекрати, — сказал ей Энверов, — пошли отсюда.

Он взял ее под локоток, увел к ночному речному берегу.

— Какие фантастические ужасы, — сказал Времеонов. — Хотя... Стикс и Ахерон... реки царства мертвых...

— Я лично ей верю, — сказал один из Тамилиных дизайнерских пажей, в тот вечер слегка подвыпивший. — Она должна знать толк в кладбищах и шепотках из-под земли: недаром ее любовные свидания с гансиком комсомольским всегда проходят на косе Тартари, а коса-то на скелетах стоит, как коралловый риф.

Наврав с три короба классной руководительнице Капли и ей самой, я чувствовал себя не в своей тарелке: врать мне не нравилось, но в роли я удержался. Капля настаивала: перед отъездом мы должны съездить в музей кинематических игрушек. Она была в школе, я поехал для начала один, объяснил кратко ситуацию господину Сяо, он выслушал спокойно.

— Перед тем как выезжать с внучкой сюда, — сказал он, — наберите меня, чтобы я мог вас встретить как надо.

Что и было сделано.

Я уже знал, что в прошлый раз Капля ухитрилась открыть витрину и отломать маленькую фигурку Начальника Всего, стоящую на улице. Она прятала ее в коробке из-под леденцов. Мне было неудобно признаваться господину Сяо в ее воровстве, но он только улыбнулся:

— У меня есть запасные фигурки, да и мастер-наладчик в любой момент сделает еще одну. Это детская фантазия — бегающий по этажам человечек. На самом деле их шесть, для каждой сценки свой.

У входа нас с Каплей встречал электрический монстр — старичок с моноклем в глазу (стекло увеличивало вытаращенное око); нимб, голубоватый, электрический, искрился за его лысой головою; от пальца к пальцу шла вольтова дуга; низкий голос пел: «Томас Альва Эдисон, Томас Альва Эдисон».

— Деда, деда! — зазвенел голосок Капли из дальнего левого угла. — Иди скорее!

Тюрьма Начальника Всего была зачехлена, укрыта огромным брезентовым мешком, на котором висела табличка: «Автомат временно не работает». Как я был благодарен господину Сяо в эту минуту!

Когда мы уходили, он поклонился нам на какой-то старинный китайский лад, я ответил полупоклоном, Капля сделала книксен.

— До осени! — сказала она.

— До осени, — сказал и я.

Глянул на меня господин Сяо.

— Удачи вам во всех начинаниях ваших.

В троллейбусе Капля сказала:

— Он тоже должен был ответить: «До осени».

В предотъездной суете коту нашему удалось осуществить наконец свое давным-давно вымечтанное намерение.

Кота нашего звали Котовский, имя-отчество — Кот Котович. Котенком и молодым котиком-подростком не желал он откликаться ни на одну кличку: ухом не вел, игнорировал, даже отворачивался, рыло, так сказать, воротил, — откликался только на слово «кот». Ну, мы и назвали его по полной программе.

Отследив недреманным ястребиным оком туманный стеклянный шарик из заповедного кинематического автомата, Котовский вскочил на край бюро, сшиб лапой шарик, погнал его к цели, Нина только вскрикнуть успела, а уж кот, паршивец, точным ударом загнал шарик в лузу дыры, единственной дыры в полу — незаделанному хвостику щели на порожке кухни, с которой он предварительно неусыпными трудами отодрал краешек линолеума. Шарик пополнил мышиные сокровища, некогда описанные Каплей в одном из первых романов ее, стал главным сокровищем Мышиного Короля. Котовский сидел, жмурясь, покачиваясь от счастья. Он даже не протестовал, когда его загнали в переноску и понесли, наподобие саквояжа, в джип, на котором друг мой перевозил нас на дачу. На сей раз животное молчало всю дорогу, ни одного вопля-подвыва, видимо, счастье расправы с шариком переполняло его.

Изба наша всегда отсыревала за зиму — надо было протопить печи, открыв настежь окна и двери. Сосед, дед Онисифор, двоюродный дядя привезшего нас друга моего, к нашему приезду подмел дорожки у нашего дома; так мы и заселились в летнюю жизнь раньше лета.

Художники были на месте: пришли с этюдов, поприветствовали нас. Дачники из Москвы не ожидались в это лето: отправились на какие-то теплые острова в океане показать детям пальмы.

Кот ел траву у дома, валялся в старой Каплиной песочнице на солнышке. В сенцах Нина постелила его коврик, на котором он и лежал, когда мы вечером пошли спать. Кошачий леток в нижней части входной двери — я гордился своим дизайном: дверца открывалась и туда, и сюда, распахивалась на вход и на выход, смотря с какой стороны головой животное его боднет.

Первые три дня по приезде мы настраивали сельскую жизнь свою — пожитки стояли запакованные: сумки, чемоданы, узлы, старый баул, манатки, причиндалы, мунгурки.

В первую ночь на новом месте Котовский неожиданно решил пометить помещение. И вместо того чтобы выйти во двор, осквернил один из пакетиков, оставленных на полу в сенях, где поутру встретила нас волна тропического благоухания кошачьей мочи.

Но выбрал он не приоткрытую сумку с одеждой, не связки газет и картонок на растопку (по счастью), а сверточек, привезенный Каплей, — связку маленьких ярких книжек. Она чуть не расплакалась с досады, а я, прочитав названия и увидев картинки на обложках, тайно возрадовался. То были не виденные мной в городе пособия по магии: «Как сделать куклу вуду», «Что такое гри-гри», «Гаитянские зомби», «Инициальная и имитативная магия» и тому подобное. Мы отнесли всю библиотечку мракобесную, завернув ее в полиэтиленовые пакеты, в мешки с мусором, которые друг мой, собиравшийся в середине дня в город обратно, традиционно вывозил на городские помойки, чтобы не утруждать деда Онисифора.

Капля шлепнула Котовского по заду — тот удрал, обиженный, обходить деревеньку; вернулся к ночи, грызть свои кошачьи сухарики, пил молоко, умывался с невинным довольным видом.

— Только попробуй осквернить нашу растопку, — сказал я ему, — выгоню в лес, дикие звери сожрут.

Котовский терся о ноги, польщенный вниманием.

Я сунул его башкою в его леток, туда и обратно. Да он и так помнил, как входить и выходить.