Наталья Галкина - Начальник Всего

Теперь читатель достаточно знает моего отца, чтобы угадать, что ему нравилось, а что нет. Я дополню список перечислением нескольких вещей, которые Ренуар считал «богатыми»: фаросский мрамор, «розовый и без признака меловатости»; жженую кость; бургундские или римские черепицы, обросшие мхом; кожу здоровой женщины или ребенка; предметы из золота; серый хлеб; мясо, поджаренное на дровах или древесном угле; свежие сардины; тротуары, вымощенные плитами; улицы, выложенные слегка синеющим песчаником; золу в камине; вылинявшую одежду рабочих, многократно стиранную и заплатанную, и т. д.

— Я склонен верить Ренуару, дорогая моя, — сказал я. — Не думаю, что мы прожили жизнь в бедности, хотя нам вечно не хватало денег на самые обычные вещи. У нас были свои перечни, свои представления о богатстве — были и есть: наше счастье!

И уснули все.

И снились всем сны.

А над нашими снами, над пространствами весей, дорог, лесов, разрухи, любимых гнезд, путей сообщения, катящих привычно воды свои в загадочных границах берегов рек летела раскрашенная балаганная лошадь, бликовали анилины и самоварное золото лошадиной гривы в лучах луны.

Утром встал я ни свет ни заря, тихо-тихо затопил печь, чтобы было тепло, снова лег спать. В окне цвела сирень. Засыпая, подумал: не скажу Нине про Тамилу. Не сегодня. Но и не завтра. Может, вообще никогда.

Денис чистил канаву на улице, собирал землю со дна, носил в ведре в дедову компостную кучу, сквозь редкий низкий заборчик видна была ему Капля, занятая шитьем.

— Куклу шьешь?

— Не то чтобы куклу, — отвечала она. — Вольта шью для колдовства.

— Иди ты, — сказал он и ушел с полным ведром.

— Что за вольт? — спросил он, возвращаясь с ведром пустым.

— Гаитянское колдовство вуду. Сшить куклу по инструкции, зашить в нее какую-нибудь деталь твоего врага: пуговицу, прядь волос, ноготь, а потом тыкать в куклу иголки: в сердце, в печень, куда ни попадя.

— И что будет?

— И враг помрет.

— В киллера играешь? — спросил он, уходя.

— А что за враг? — спросил он, возвращаясь.

— Один мафиозный интриган. Людей убивает, ворует миллионы, мелкие страны стравливает до малых войн, враньем стравливает большие.

— И ты решила мир спасти?

— Ну.

— Нет слов, — сказал он, наполняя ведро весенней донной грязью со дна канавы.

Из ворота рубашки его выбился крестик на гайтане, блеснул на солнце.

— Ты крещеный? — спросила Капля.

— Да.

— И в Бога веришь?

— Да.

— И в церковь ходишь?

— Да.

Тут он ушел, вернулся и спросил ее:

— Капля — это прозвище?

— Уменьшительное имя, — отвечала она, приосанившись. — Меня зовут Капитолина.

— А фамилия?

— Дорофеева.

— Надо же! Доротея Капитолийская! Ты должна держаться чинно, ходить прямо и жить величественно, а не играться в туземное колдовство.

— Теперь ты свою фамилию скажи.

— Такая же, как у дедушки, Онисифоров.

— У него имя как фамилия! И имя-то древнее, я его раньше не слыхала.

— В роду, должно быть, много веков назад имя повторялось, отсюда и фамилия пошла.

— Ты, значит, Денис Онисифоров. Тебя зовут как героя 1812 года.

— Это я в паспорте Денис. А в крещении я Дионисий. Не герой двенадцатого года, а великий художник.

— Художника не знаю.

— Мастер Дионисий, автор древних церковных фресок. Как Андрей Рублев.

— Рублева папа любит.

— Мой папа говорит: с таким именем надо держать ухо востро и жить достойно.

— А мама что говорит?

— А мама говорит: вы, Онисифоровы, хоть и на все руки мастера, за вами нужен глаз да глаз. А то вы в ванной из подручных средств атомный котел сварганите вместо бойлера.

— Вроде Хогбенов! — вскричала Капля в восторге.

— О Хогбенах не слыхал, — сказал он и ушел с ведром.

— Я тебе расскажу! — воскликнула Капля. — Это фантастические рассказы Каттнера про одну деревенскую семейку!

— Семейку знаю только Адамс.

— Хогбены круче.

Денис опять ушел с ведром, а вернувшись, осведомился:

— Ты знаешь, что такое презумпция невиновности?

— Пока суд не доказал, преступник не виновен.

— Вот пока суд не доказал, все твои догадки, доказательства и прозрения насчет твоего монстра недействительны. А если ты его колдовством угробишь, это будет такое же бандитское мочилово, как у него.

— Когда рыцарь убивает дракона, — вскричала Капля, — у дракона нет никакой презумпции невиновности!

— Тебе до рыцаря семь верст до небес, — сказал Денис. — Пойду дедов бредень чинить.

— Что такое бредень?

— Рыболовная снасть.

Через минуту он ненадолго вернулся, чтобы произнести:

— Ты приостановись в колдовство-то забредать, а то по следующей инструкции с благородной целью нашему черному петуху башку колуном оттяпаешь.

И ушел чинить бредень.

А Капля убежала в избу, начала там шуровать.

— Домодедов, ты не видел мою коробочку из-под монпансье?

— Нет, не видел, — нагло соврал я. — Конфетку хочешь?

— У меня в ней фигурка Начальника Всего краденая лежит.

— Всегда следи за краденым.

— Она исчезла.

— Слушай, — предположил я, — мы намедни банки консервные пустые собирали, чтобы на джипе мусор в город вести; может, ее случайно прихватили.

— Что же я теперь в свою куклу зашью?

Вопрос ее остался без ответа.

Денис чинил дедовы ходики с кукушкой, Капля пересказывала ему истории о Хогбенах.

Наконец кукушка закуковала.

— Ты прямо часовщик.

— В приборостроении хочу работать. Например, в оптической лаборатории, делать пробные образцы новейших разработок. Папа говори: из меня толк выйдет.

— А мама что говорит?

— Она говорит: толк выйдет, бестолочь останется.

— Ты бы собрал из старых неработающих чердачных не боящийся помех приемник, мы бы слушали. Мы ведь не знаем, что происходит в мире.

— Тебе это летом к чему?

— А вдруг что-то в мире стряслось?

— Ежели что, отец за мной приедет. И вас вывезет.

— Дорогу, например, паводком размоет.

— Если надо, он вертолет найдет, эмчээсовский, пожарный, прилетит, это ведь мой отец. Дыши ровнее. Какие хорошие рассказы фантастические ты рассказала. Надо тебя в леонтьевскую баньку сводить.

— А что там?

— Увидишь.

— Так пошли.

— Нет, лучше не к ночи, туземцы сниться будут. Завтра днем.

— Скажи, — спросила Доротея Капитолийская, — а Анциферов и Онисифоров — не одна и та же фамилия?

— Нашла кого спрашивать, — отвечал Дионисий Онисифоров, — я в этимологии и в ономастике как свинья в апельсинах.

Я приколачивал рейку, чинил край крыши старого сарая, когда вопль Капли чуть не снес меня со стремянки. Змея ее укусила? Упал на нее проржавевший бак? Руку сломала? Я несся к участку Леонтьева, раскрасневшаяся Капля вылетела мне навстречу, размахивая руками, указывая на что-то, крича: