Арина Обух - Муха имени Штиглица [litres]

– А где цветы? Здесь были цветы!..

– Их купила одна дама, – довольно сказала продавщица.

– Что, все?!

– Все! – И уважительно добавила: – Она француженка. Каждый раз покупает у меня все букеты. Говорит, во Франции таких нет.

Ага, конечно, только на вашем садовом участке «Красные зори».

Через неделю всё повторилось снова.

– А эти букеты с капустными листьями…

– Только что купила одна француженка, она говорит, что…

– Вы это уже рассказывали.

Вообще-то мы ездим на этот рынок исключительно из-за «стиляг».

– На планете Земля есть единственное место, где продают настоящий «Городской батон» – это Сытный рынок, – каждый раз говоришь ты.

В народе этот батон называют «стиляга»: потому что на вид он действительно стильный блондин из советского времени.

– Дайте пять «стиляг», пожалуйста.

На неделю нам хватает ровно пять. При том условии, что один батон обязательно сгорит в духовке, когда ты захочешь его подогреть, вынув из холодильника.

– Пекарь позорный, – всегда ворчу я. – Печь – это не твоё, забудь.

Я домовита, и меня расстраивают такие потери.

И вот суббота, а значит, мы едем на Сытный.

– Сегодня расхватали всех «стиляг», но я для вас оставила пять.

– Спасибо! И как это вы всех помните?!. Нас же тьмы!..

– Не всех. А вас. Вы – индивидуальность.

Никогда не знаешь, где тебя настигнет признание.

– Слушай, индивидуальность, – ты распихиваешь стиляг по сумкам. – А ты в курсе, что тут когда-то было лобное место? И здесь казнили того, кто, можно сказать, построил Петербург.

– Вот блин. А как зовут этого святого человека?

– Еропкин.

– Еропкин? И всё?

– Еропкин Пётр Михайлович. Это он задумал нам три луча вместе с Невским проспектом. А ещё храм тут стоял. Города всегда так строились: рынок, балаган, храм, лобное место. Всё, что нужно для жизни.

– Ужас. А мы теперь ходим и «стиляг» покупаем. Ну как это называется?!

– Это жизнь называется. Давай быстрее, а то опять опоздаем.

Мы со всех ног несёмся в павильон.

– А этот чудесный букет, с лиловыми листьями, есть?

– Ой, вы опять опоздали.

– Как это?.. Мы же специально приехали раньше!..

– Только что купила одна дама…

– Да, да, француженка…таких букетов во Франции нет, мы это уже слышали, наваждение какое-то.

– Вон она, к выходу идёт, видите?

Успеваем заметить тонкий дымчатый силуэт, обнимающий пять капустных букетов (или, наоборот, пять букетов, обнимающих силуэт)…

– Кто она такая? И вообще, что она тут делает – в Питере, на Сытном рынке?!

– Наши капустные букеты покупает. Слушай, а может, это Николь?.. Тоже француженка…

– ??? Да нет… не может быть.

– Я знаю, что нет. Но можно представить, что да.

Мы проходим мимо дома Траугота. Знаменитый ореол пушистых белых волос, круглые очки, длинный разноцветный шарф, красный вязаный жилет, штаны в шотландскую клетку… Всю жизнь этот человек прожил в сказках. И сам стал сказкой.

Этому сказочному художнику принадлежат огромные арочные окна на самом верхнем этаже мастерской. Это единственные живые окна, без стеклопакетов.

Смотрим на эти окна с почтением, разглядывая причудливые вазы с цветами.

– Ты видишь? По-моему, там наши букеты из капустных листьев!..

– Галлюцинации. Хотя…

– А ты заметила, что на Петроградском острове всегда непонятно – какое время года. Потому что здесь нет деревьев, один камень. Напиши об этом рассказ.

– Когда выпадет снег, всё будет понятно.

– Да, но остальные времена года здесь отсутствуют, так и напиши.

– Я не могу писать твои рассказы.

– Почему? Ты знаешь, однажды мне позвонила Наташа и сказала: «Я написала твой рассказ». А я говорю: «Как это?» Она отвечает: «А вот так. Написала я, но он твой, с твоей интонацией». И я так обрадовалась, что теперь на один рассказ меньше писать.

– Ты это к чему?

– Да к тому: если Наташа написала мой рассказ, почему ты не можешь?

– Пиши сама.

– Но ты же знаешь, что мне сейчас некогда.

– А для чего тогда ты вообще пишешь?

– Для счастья. А вот сейчас я не пишу и живу без счастья.

– Знаешь, я тоже иногда чувствую в себе склонность к тому, чтобы пожить без счастья.

На самом деле ты всё время пишешь. Ты высекаешь слова, роняешь их на улице, оставляешь в пельменной, теряешь на ветру. Мне приходится бегать и собирать их. Мне это надоело и я говорю:

– Я делаю тебе деловое предложение: ты пиши мои рассказы, а я твои.

– Тогда я напишу рассказ о Николь. Я всё время думаю о ней. И в рассказе я буду думать о ней в том самом кафе, которое рядом со Старо-Калинкиным мостом. Это такое маленькое грузинское кафе, в котором никогда никого нет.

– Кафе только для тебя, что ли?

– Похоже на то. Ты смотришь в окно, а там тоже никого. Только Фонтанка и иногда проезжает третий трамвай. И тоже пустой.

– Ну так не бывает. А где люди?

– Это конечная остановка. Люди уже вышли. Люди дома, пьют чай. Трамвай пустой, понимаешь. И вот там я буду сидеть и думать о Николь. Кстати, хорошая идея: давай ты тоже напишешь о Николь рассказ, но уже с другой интонацией.

– С какой, интересно?

– Ну со своей, разумеется.

– И это будет интонация пострадавшего.

– Запиши!

– Пишу. Только, знаешь, у тебя как-то слишком красиво всё получается: в кафе она сидит, на Фонтанку глядит… А в пельменной ты сидеть не хочешь?

– Ты просто мне завидуешь, что я в кафе сижу. Хорошо, напиши «в пельменной».

В кафе у Старо-Калинкина моста действительно никого нет. Только мы, пустой трамвай в окне и первый ноябрьский снег.

– Ну вот, всё, как ты хотела. Думай теперь.

– Думаю. Я думаю, что Николь была очень одинока в этом городе, как этот трамвай на кольце.

А я думаю, что Николь была везде одинока.

Она родилась в маленьком франкоязычном бельгийском городке Льеж. Там есть знаменитая улица-лестница, уходящая прямо в небо.

Я не знаю, на какой ступеньке она встретила Половцева, но в Петербург они приехали вместе.

А до него она любила Онегина. И Печорина. И весь «петербургский период» русской литературы. То есть всё сошлось.

– Николь увидела его и, наверное, решила, что он Печорин.

– А почему она так решила?

– Печорин из Петербурга. Потом – Половцев был красив, умён, и, как ей привиделось, великодушен…

– А что, Печорин был великодушен?!

Не знаю, когда и почему она влюбилась во всё русское, эта учительница, преподающая русский язык в льежской школе. Я вообще ничего не знаю о ней. Кроме того, что она приехала в Петербург, зачарованная этим городом с детства.

…Да, такая вот картинка на фоне Невы: он – высокий, статный, пленительно мрачный, как его Петербург, а рядом – девочка из бельгийской деревни, юная, влюблённая, говорящая по-русски с трогательным акцентом…