Арина Обух - Муха имени Штиглица [litres]

Какая красивая история могла бы получиться…

– А получилась жизнь. Это особый такой, очень специфический жанр.

Мы замолкаем. Мы думаем о Николь порознь. Каждая со своей интонацией.

– Нет, мне мешает эта дурацкая музыка; нельзя ли попросить, чтобы они её выключили?

– Попробуй.

Ты подзываешь официантку и просишь сделать музыку тише.

Официантка кивает, но музыка по-прежнему мешает нам думать о Николь.

– А можно ещё тише?

Официантка снова вежливо кивает, но ничего не меняется в музыкальном оформлении зала. Радиоволна плещет по стенам, и нам несут горячие домашние хачапури и два бокала красного вина. Но в голодном раздражении мы ещё успеваем спросить:

– Простите, почему вы не можете сделать музыку тише?

– Поварам не слышно. Они погромче просят.

Мысль о простодушных поварах, любящих слушать музыку в рабочее время, развеселила. И нагнала аппетит. Мы съели хачапури и выпили вино, после чего у каждой из нас где-то в районе сердца разместилась маленькая танцплощадка с весёлым поваром, который двигался из стороны в сторону, задорно дергая плечиками. Лёгкость в белом фартуке. Музыка уже не мешала, она задавала ритм нашему повару.

И Николь незаметно покинула нас.

Она шла по пустым улицам и садилась в пустой третий трамвай.

– Николь для него была как Дора Маар для Пикассо. Помнишь, сто пятьдесят портретов «Плачущей женщины»?

Когда Николь плакала, в душе его воцарялся покой. Она заметила это, и поэтому всё время плакала. Он внимал её слезам и расправлялся, как ловчий лист во время дождя. Это хищное растение раскрывает свои листья, образуя как бы колодец, в который скатываются капли дождя и слёзы зелёных кузнечиков. Напитавшись влаги, оно расцветает.

Половцев всё время говорил. Николь слушала, жадно вбирая в себя новые русские слова. Она привыкла его слушать и говорить его словами. Жить его чувствами, думать его мыслями…

Но потом наступило время, когда она уже знала много слов и стала говорить их. И они располагались у неё в свободном порядке, потому что в русском языке синтаксис свободный. И получался совсем другой смысл… И перед ним предстала вдруг другая Николь – точнее, она просто предстала. И тоже свободная.

И свободная Николь однажды ушла. А потом вернулась и снова ушла. И однажды он не открыл ей дверь.

И священник в храме сказал ей: «Не стучись в закрытую чёрную дверь: она может открыться».

Но Николь не послушала. И чёрная дверь открылась.

– Понимаешь, Половцев ненавидел всё, что любила она – её любимые фильмы, её любимые книги, её друзей, знакомых… Он ненавидел абсолютно всё, что мешало единовластвовать, всё, что находилось за его чёрной дверью.

– Я не думаю, что Николь была такой уж кроткой; она просто отодвигала очевидность, потому что…

– Потому что жизнь с верхней ступеньки лестницы городка Льеж представлялась ей иначе.

И наступил день, когда Николь снова попыталась открыть дверь, чтобы попасть обратно в свою жизнь – но та была заперта. Николь попросила выпустить её, но он сказал, что там, за дверью, ничего нет.

– Посмотри сама, – сказал он. – Там ничего нет.

И Николь быстро юркнула в приоткрытую дверь.

– Это ты про себя или про Николь?

– Про Николь.

Точнее, Николь – это моё состояние души.

– Вчера было солнце, а сегодня дали снег.

Я нарезаю «стилягу», кладу на хлеб тонкие полоски твёрдого сыра и отправляю в духовку. Я люблю завтраки.

– А ещё обеды и ужины.

Мы завтракаем и смотрим в окно. И я знаю, что сейчас ты обязательно скажешь про дерево.

– Я убила дерево. Моё любимое дерево.

– Оно бы рухнуло на кого-нибудь. Ты спасла человечество.

– А нафиг я его спасла? Это дурацкое человечество!.. Да и потом, вдруг бы оно не рухнуло? Я ведь каждый день просыпалась и смотрела на него… Это были лучшие минуты моего утра. Я тебе говорила, что больше всего на свете люблю утро?

– Говорила.

– Сейчас ещё раз скажу. Я люблю утро, знаешь, почему?

– Знаю.

– Потому что кажется, что вся жизнь впереди. И это, конечно, ошибка.

На нашей сетчатке глаза ещё остался образ того убитого дерева. Оно склонилось над улицей, повисло над проводами, соединилось с соседним деревом, образуя арку. Благодаря нашему дереву нам почти не видно соседний дом. И вместо него можно представить что-нибудь другое. Например, что там не дом вовсе, а лестница. Высокая, длинная, ведущая в небо. По ней ангелы спускаются на работу, а праздные зеваки лазают наверх, чтобы окинуть взглядом будущую жизнь на облаке и сделать селфи.

На улице показался первый человек. Женщина. Никуда не спешит. Идет посередине улицы.

– По-моему, это я иду.

– Или Николь.

– Хорошо, пусть будет Николь.

– Мы когда-нибудь перестанем об этом говорить, но не сегодня.

– Хорошая фраза для названия, запиши.

И тут, как одобрение свыше, зазвучала знакомая мелодия, которая не могла уже звучать…

– Что это? Ты слышишь?!

– Слышу…

– Это наш чайник-флейта?

– Это призрак чайника-флейты.

Чайник-флейта покинул нас совсем недавно.

– Ага, «покинул». Это как – «несчастной жертвой Ленский пал».

– Ну а как сказать?

– Так и сказать: ты убила чайник, я дерево, а Онегин – Ленского.

Ладно. Значит, это был обычный чайник. У него не было свистка, но при этом каким-то волшебным образом он напевал удивительно красивую мелодию, за что мы и прозвали его флейтой.

Но у нашего чайника был один недостаток – пластмассовая ручка; она плавилась от огня конфорки. И в один ужасный день мы сдали чайник обратно в магазин. И купили новый, с железной ручкой. Кипит и молчит.

– Я скучаю по чайнику-флейте. Ну, горел немного, ну и что. Ему бы просто ручку другую…

– Ты знаешь, я думаю, что, если отнять у индивида одно лишь качество, мешающее нам любить его, то этот индивид может вообще исчезнуть. Потому что природа не повторяется, и такой набор у неё уже есть, и другой такой же уже не нужен.

– Ты это о чайнике?

– Обо всех.

– Тогда, если я буду убирать за собой, я тоже исчезну.

Ты смеёшься.

– Ладно, не исчезай. Но хотя бы подними с пола эти бумаги. Что это валяется?

– Не валяется, а лежит на полу. Я решила разобрать стол. Это, кстати, те письма, которые мы купили на Удельной. Тут вот моряк своей Валюше пишет, что хочет вернуться в Ленинград к Новому 1960 году. Адрес отправителя: Море.

«…Я так соскучился по тебе, дорогая моя Валя, и хочу, как можно быстрее, попасть в твои объятия и крепко-крепко тебя поцеловать и прижать к себе. Хорошо бы прийти к Новому году, но об этом пока можно только мечтать…» И в конце: «Чувствую себя удовлетворительно, было бы хорошо, но нет тебя рядом, так что только удовлетворительно… Большой привет всем знакомым и пожелания от меня в счёт Нового года, всех благ. Потрепи Кузю за ухо, чтобы не баловался. Крепко целую тебя, до встречи».