Арина Обух - Муха имени Штиглица [litres]

– Какая корюшка?!

– Наша, невская. Чистить надо.

– Так он бы тебе чистить помог.

– А вдруг он буйный? Ещё зарежет.

Леон просидел в подъезде два дня. Нет, конечно, он выходил из подъёзда, гулял по Питеру, но к вечеру обязательно возвращался назад. И, встречая Гара, снова повторял:

– Гар, у меня, кроме тебя, никого нет.

Причём он это говорил не жалостно, а настойчиво, требовательно, Гару даже казалось, что слегка угрожающе.

На третьи сутки Леон пропал, исчез, растворился. Вчера сидел на ступеньках, сегодня уже нет.

Гар радовался, что его покинуло это наваждение. А через неделю снова получил письмо. И этому письму он тоже обрадовался – всё на месте: Леон в Германии, Гар в Питере.

Леон ругал Гара: «Ты же сам пел, что “есть лишь я и есть лишь ты”! Вот я и приехал к тебе. А ты струсил. Но ничего, я тебя прощаю. В следующий раз, когда я приеду в Ленинград…»

Тут письмо Леона снова начало петь песнями Гара, потом предложило познакомиться и расписало свою биографию на шести листах: родился в Ленинграде, учился, хоронил близких, женился, развёлся, уехал, снял домик, владел какой-то химчисткой, обанкротился, завёл собаку, отдал в приют…

И однажды этот русско-германский человек услышал песни Гара и приехал посмотреть на того, кто зовёт его обратно.

А может, это новая песня была – обернулась человеком и пришла к Гару.

А Гар не признал, отрёкся.

Пошёл корюшку чистить.

В старом альбоме для зарисовок сидели два рыбака. А на обороте надпись: «Пустота приемлема». В рисунке очень много воздуха: земля и вода не закрашены. Чёрные волнистые линии обозначают берег. К нему причалила лодка. У края листа сидят два рыбака: один намечен контуром, а другой цветом. Сети брошены в пустоту.

– Облаков сегодня намело… – вздохнул один рыбак.

И вдруг оглянулся на меня:

– Ты своих предупредила, чтобы на рыбалку не ходили?

– Предупредила.

– А тебя предупреждали?

– Предупреждали.

Меня всё время предупреждали: «Вот доживёшь до ста семнадцати лет – на рыбалку не ходи!».

А вы знаете, как в сто семнадцать лет хочется на рыбалку!.. Ужасно хочется. Прадед мой, рыбак, прожил до ста семнадцати, взял удочки и… под лёд.

– Ага, антибиотиков тогда не изобрели ещё. А я бы лет десять ещё протянул! Чёрт, дёрнул на рыбалку пойти.

– Дед, я ж только про твою смерть знаю. А как тебя звали?

– Я твой прапрапрадед, Казимиром звали. Латгал. Хутор у меня был. Огород, хозяйство. У нас с Виталием и сейчас тут огород. Завтра, может быть, солнце дадут, мы тебе покажем: вишня, персики, всё что хочешь.

– Зимой?!

– Зимой и летом. Это сейчас ничего не видно. Облака разлетались, это, считай, лифты. Сегодня многие новоселье празднуют. А мы на дежурстве, ловим и до седьмого облака заселяем.

Казимир и Виталий. У них тут, оказывается, служба: контрольно-пропускной пункт.

Виталий нарисован конкуром. Сквозь него видно море и небо.

– И давно вы не виделись? – усмехнулся дед Казимир и сам же ответил. – Никогда не виделись.

Виталий. Вита-а-алий. Звук имени такой вита-ающий, летящий, мягкий. Его имя переводится как «связанный с жизнью», «долго живущий». Но жизнь его к себе привязала некрепко, на один узел.

Однажды я спросила у мамы: «А где мой дедушка?»

– На небе. На облаке, – она показала наверх и расправила руки.

Поэтому, когда меня спрашивали, где мой дедушка, я всегда отвечала:

– Лета-а-ает!..

И расправляла руки, как мама.

Моя детская жизнь проходила возле окна, в котором было только море и небо. Иногда между морем и небом пропадала разделяющая линия, то есть исчезал шлагбаум, и они сливались в один цвет.

В любую минуту мог прилететь дедушка. Мне рассказывали, что он был очень добрым. А это значит, что он катает на своих плечах всех детей, которые его просят. И всё детство было обидно, что он летает, а меня с собой не берёт.

А сегодня мне исполнилось сто семнадцать лет. Я взяла удочку и попёрлась на рыбалку… Был как раз белый-белый день, как будто его забыли закрасить. Исчез шлагбаум между морем и небом, и мои шаги на заснеженном льду тоже вскоре исчезли.

На этой пограничной заставе Виталий и Казимир выловили меня.

Теперь мы вместе рыбу ловим. Наши сети закинуты в пустоту. Наши внуки и правнуки ждут, когда мы прилетим, смотрят в окна, разглядывают мой альбом для набросков, в котором по-прежнему сидят два рыбака.

Мне казалось, что этот рисунок надо дорисовать. Я долго смотрела, думая, что же нужно сделать: небо закрасить, воду или берег. Перевернула лист с мыслью, что потом дорисую. Но почему-то с обратной стороны записала: «пустота приемлема».

Потому что глазам не видно, а душе видно – видно, что это море, что это небо, что это лодка, а это сети.

Всё будет видно потом, когда мы все соберёмся на том берегу.

– Батюшка, пора выходить! Люди уже собрались! Батюшка, где ви? Ми ждём вас! Приём!

– Опять, наверное, рацию забыл!..

– Отец Александр, где ви?..

Вместо «вы» проскакивает сербское «ви». Милица пришла в храм рано утром и сразу надела форму с надписью «сотрудник храма». Сегодня Милица дежурная, и должна сообщать отцу Александру, что люди на улице уже собрались и пора освятить пасхальные куличи. У Милицы очень маленький рост и голос похож на музыку из детской шкатулки:

– Батюшка, ви где?

Дюймовочка с рацией даёт указания остальным волонтёрам и просит собравшихся людей немного отступить от пасхального стола, и те отступают, но через минуту праздничные куличи вновь притягивают их к себе.

– Сейчас, сейчас придёт батюшка!.. Отступите на два шага!.. Чтобы батюшка смог прочесть молитву.

К храму подходит её подруга Драгана. Драгана необычайно высокая, и ей приходится очень сильно наклоняться к маленькой Милице. А Милице, в свою очередь, приходится вставать на цыпочки.

– Драгана, хорошо, что ти пришла!.. Ми потеряли отца Александра. Найди отца Александра!..

Драгана и Милица недавно приехали из Сербии, чтобы изучать русскую литературу в петербургском университете. Милица старается говорить быстро, боясь неправильно сказать слова по-русски. Но когда сбивается, всегда поправляет себя:

– Простите, я не выразилась хорошо.

Вслед за Драганой входит Вика. В миру она агент по квартирам.

– Держи корзинку, будешь принимать дары.

– Ого! – восклицает Вика. – Сколько грешников собралось куличи святить. А на исповедь никто не хочет?! Грехи дома забыли? – задорно спрашивает у прихожан Вика.

По своей весёлой резкости она похожа на дерзкого и непослушного мальчугана.

– А меня сегодня нечистый искушал: мяса среди ночи захотелось! Еле уснула. Мясо снилось. В общем, на Пасху сделаю себе шашлык, – и Вика показала руками, что шашлык будет большой.