Владимир Орлов - Усы: сборник рассказов, эссе, интервью

— То есть вы вернулись к любимому вами магическому реализму? Но это же не продолжение «Останкинских историй»?

— Нет. Камергерский — центр Москвы, он далек от Останкино, хотя там какие-то мостики могут быть перекинуты, есть даже общие имена, но они у семистепенных персонажей. В романе события сами по себе фантастические, там нет ни домовых, ни демонов. Происшествия в романе похожи на реальные, но они гротескные, преувеличенные и заостренные.

— Сейчас происходит глобальное упрощение и опрощение как самих писателей, так и литературных жанров. Магический реализм выродился в фэнтези, модернизм — в постмодернизм. Вы как-то пытаетесь этому противодействовать, когда пишете свои гротескные вещи?

— Я об этом не задумывался, просто пищу так, чтобы мне не было стыдно за мои произведения. Сейчас ведь литературный процесс в основном базируется на интересах издателей и на их коммерческих проектах. Поэтому ходовой является совершенно халтурная литература, всякие так называемые иронические детективы. Даже та литература, которая получает тусовочные премии, не самого, знаете, высокого уровня. Но у нас недавно образовался клуб метафизического реализма. В него входят и Зульфикаров, и Анатолий Ким, и Мамлеев, и Славникова, меня туда тоже записали, но я там ничего не делаю.

— Славникова в этом году получила русского «Букера». Вам нравится, как она пишет?

— А я не читал. В нашей среде большая разобщенность, и контактов между писателями почти никаких нет. В ЦДЛ никто не ходит, там уже совсем другие люди посещают мероприятия. У меня общение происходит в Литинституте и еще с моими приятелями из разных сфер деятельности.

— В автобиографических заметках вы пишете, что ваши приятели — художники и артисты. А именно?

— Из художников — Татьяна Назаренко и Наталья Нестерова. Это художники мирового класса. Последнее мое собрание сочинений в пяти томах вышло с обложками, на которых воспроизведены картины этих художниц. Если говорить об артистах, я дружил с Виталием Соломиным. В последние свои годы он преподавал в Щепке и во ВГИКе и хотел объединить моих студентов со своими, чтобы мои писали сценарии, а его — играли. Но не получилось.

— Да, Виталий Мефодьевич был из такой редкой породы умных масштабных актеров. Мне доводилось с ним беседовать… Скажите, а прототип вашего демона на договоре — альтист Юрий Башмет? Или это неправильные слухи?

— Неправильные. Башмет, когда вышел роман, еще не был заметной фигурой. Я тогда не знал его, да и сейчас у нас шапочное знакомство. Слухи появились после того, как в Японии напечатали «Альтиста Данилова» и на обложке был изображен Башмет. Это было как раз после его гастролей по Японии. Потом Башмет пригласил меня на телепередачу, и мы там все разъяснили. Но тем не менее, путаница между альтистом Башметом и альтистом Даниловым продолжалась. В какой-то степени разыгранный слоган «альтист Башмет» даже помог ему в карьере. На самом деле, как я сам для себя выяснил, Бах — прототип альтиста Данилова по сути. А в жизни — это мой приятель, альтист Владимир Грот из оркестра Большого театра. Он — потомок академика Грота, составителя словаря русского языка.

— В своих эссе вы называете Баха идеальным человеком. Почему именно его?

— Видимо, он близок мне по-человечески. Он мог жить, не завися от государства, оставаться самим собой и делать все, что ему необходимо было по предназначению.

— А как вам телеспектакль Михаила Козакова «Ужин в четыре руки», где Бах — скромный провинциал, не сознающий своего величия, а Гендель — самый знаменитый композитор той эпохи?

— Козаков же взял чью-то пьесу — ее, по-моему, написал англичанин. А в Англии Гендель был популярнее, чем Бах. Это неверная версия о безвестности Баха при жизни. И столько этих версий! Скажем, по мнению Юрия Нагибина, Бах не обладал чувством юмора. А у него есть произведения, которые говорят о тончайшем чувстве юмора. У него даже в фугах есть юмористические вещи. Мало ли толкований… Вот пушкинский Сальери совершенно не соответствует реальному Сальери.

— Ну, раз Бах — истинный прототип альтиста Данилова, помогает ли дух великого композитора продвижению экранизации вашего романа?

— Тут действительно какая-то мистическая история. Столько было вариантов экранизаций «Альтиста Данилова»! Три года у меня был даже контракт с Голливудом. Но наша сторона загубила все дело. Пять студий у меня пытались купить права, я скептически на это смотрел, но на «НТВ-кино» меня уговорили. Они все время рекламировали начало съемок и даже какого-то американца приглашали на главную роль. Но есть такое ощущение, что деньги уже потрачены, а бюджет фильма должен быть немаленьким, и сейчас пока все заморожено, сценарии писал не я, они купили у меня права — и все. И, по-моему, даже режиссера не смогли подобрать.

— Вернемся от экранизации к литературе. Кого сейчас в Москве считают серьезными писателями?

— Hу, скажем, Сорокина и Пелевина в Москве уже не считают серьезными писателями. А кого считают — трудно сказать… Я даже не знаю новых работ Андрея Битова. Мы все разошлись как-то в разные стороны и текстов друг друга не читаем. Толя Ким написал новый роман, но я не знаю, какой. А критика состоит из 30-летних ребят, они обслуживают свои компании и взрослыми людьми не интересуются. Поэтому в прессе мелькают одни и те же имена.

— А каких писателей любите вы?

— Таких слишком много. Но я работаю в жанре магического реализма, поэтому для меня Гоголь, Гофман, Булгаков, Музиль очень интересны. Этим летом перечитывал Салтыкова-Щедрина с большим удовольствием. Умберто Эко меня, конечно, интересует, почти все его романы.

— И его романы не кажутся вам холодными?

— Они расчетливы и, тем не менее, вызывают какие-то мысли и чувства. Его можно читать с сопротивлением и даже раздражением, а потом он, оказывается, очень воздействует на тебя. У меня даже в «Бубновом валете» один исторический персонаж — как раз из тех людей, которые могли бы стать персонажами Эко. А вот Павича я не могу читать. С одной стороны, он очень остроумен, а с другой — надоедает его игра в варианты. Коэльо совсем не принимаю, потому что это такое чтиво…

— Для бедных, да?

— Вообще-то, я не люблю это выражение. Когда у меня вышел «Альтист Данилов», главный редактор «Литературной газеты» написал, что мой роман — Булгаков для бедных. А кто такие бедные?

— По-моему, по отношению к Коэльо такое определение справедливо. Хотя «блаженны нищие духом»…

— У нас сейчас опять издателями поднимается волна, и поэтому в моде Уэльбек, Мураками и т. п. А вот Элинек, получившая Нобелевскую премию, мне понравилась. Я имею в виду «Пианистку», все остальные вещи у нее слабые. Большинство моих знакомых не принимают это сочинение, а на меня оно произвело впечатление.