Дервиш Сушич - Я, Данила

— На танцы собралась? — спросил я.

— Будь ты помоложе, взяла б тебя с собой.

— Неужто я такой старый?

— Слепой. Я уж двадцать раз прошла перед тобой, а ты, ровно пенсионер, уставился в свои бумаги и в ус не дуешь. Боюсь, как бы вскорости не пришлось тебе выбирать — или я, или доклады!

— Слушай, а что это у тебя на спине? — воскликнул я. Она раскусила мою хитрость, но притворилась, что поверила, и попятилась, облегчая мне задачу добраться до нее, не вставая.

Затрещала кровать, наполняя грохотом горницу. Одеяло, простыни полетели в дальний угол.

Добротная буковая кровать, на которой плотогоны могли бы спать сто лет, закачалась и осела… Пол встретил нас с надежностью матери-земли.

Йованка, вся сжавшись в моих руках, и всхлипывала, и рыдала, и шептала слова, какие только женщина может шептать в эти мгновенья беспамятства: что я старый кот, что она отгрызет мне усы, что она готова съесть меня, что я негодяй — одни-то муки от меня, но она уж найдет дырочку, проденет цепочку и привяжет меня к кроватной ножке.

И — мольбы,

чтоб я не надрывался на работе, чтоб бросил все эти бумаги и счеты, потому как остались у нас считанные денечки, раз-два — и обчелся, а она меня любит, ой любит паршивца! Вот ведь взялся за какой-то там кооператив, чтоб ему сгореть вместе с теми, кто его выдумал, даже вот перед ней прикидываюсь — мол, забот полон рот, а у самого, старого греховодника, одно на уме, как бы не пропустить молодой бабенки! Не вижу я, как она любит меня, только меня любит,

люблю тебя, ой, чмок! о-ох, все твои бумаги брошу в печку, ежели еще хоть раз увижу тебя с ними, пускай другие с ними валандаются, у нас с тобой впереди всего-то какой годок, Дане, останься, не уходи… сожми меня, так, так, та-ак, мммммм! Ну и ручищи у тебя…

Опустошенный, с ломотой в костях, я натягиваю сапоги

и размышляю:

если б во время вчерашней любовной кутерьмы крикнули, что Лабудовац горит, я послал бы его ко всем чертям. А сейчас и гроша ломаного не дал бы за все женские прелести. Холодную пустоту в душе пронзила тьма острых булавок угрызений совести, стыда, горечи, сразу вдруг встала такая уйма проблем, что так бы и вычеркнул себя из метрических книг живых.

Я потряс головой: может, наваждение пройдет? Но не тут-то было. Единственное, что я могу сделать, — это спросить проснувшуюся совесть и сознание:

А где вы были раньше?

И почему это вы всегда являетесь под конец, изливая на ладонь бездумной радости желчь принципов?

Если принципы и дальше будут грызться с плотью, следует поскорее что-то одно ликвидировать… Не то пойдет в ход боевая техника. И тогда — прощай и то, и другое!

А может быть, я, по своей крестьянской близорукости, не замечаю… что, скажем, эта грызня — единственная нива, на которой зреют радости!

Как бы там ни было, одно мне доподлинно известно, и это так же верно, как дважды два — четыре, что люди принимаются философствовать после того, как насытят свою плоть, или же когда ее иссушат годы. На форумах мудрости председательствует усталость. И вспоминать это — все равно что обгладывать белые холодные кости, разбросанные вокруг пиршественного стола жизни.

А то, что я сейчас ударился в воспоминания, это значит совсем другое, потому что я-то вспоминаю не без умысла. И потом, какой трудящийся югославский крестьянин пошевельнет пальцем без видов на профит? Такого и во сне не увидишь! Просто я отмечаю, что в то утро был сыт и потому склонен к размышлениям. И, похоже, с моей совестью не все ладно — что-то уж слишком часто я ее поминаю.

К счастью, я подписался на газеты. Передовица всегда вовремя одернет: направо равняйсь! И я, стоя в тесном железном строю, с удовольствием посмеиваюсь над ловушками, которые недостаточно идейно подкованная совесть расставляет невинному гражданину. А когда труба проиграет отбой, я засну сном социалистического праведника.

Уезд дал мне миллионы на садоводческое хозяйство! Я эти деньги пустил на другое. С фруктами, черт подери, успеется. Кому нужен витамин «C», пускай идет в аптеку, там его навалом. Конечно, я огородил одно экспроприированное поле и высадил на нем саженцы. Так, на всякий случай. Вдруг кто приедет и спросит: где же твое садоводство? А вот оно, садоводство! В рассаднике я заложил фундамент большого здания — доказательство моих благих намерений. Это иной раз лучше готового объекта. На голых фундаментах фантазия возводит наилучшие решения. Готовое здание — готовый укор! А кому захочется его перестраивать?!

Весна. Электрификация и индустриализация грохочут вдали от нас, вызывая у меня в ладонях странный индустриальный зуд. Коли уж взяли за правило во всех планах ставить село на последнее место, то уж не будем, товарищи, нарушать другой старый и добрый принцип: нет правил без исключений. Почему бы Лабудовацу не стать исключением?

Я забегал по Лабудовацу, меряю, соображаю, подсчитываю и все никак не решу, на каком виде промышленности остановиться. Строить железную дорогу, пусть даже лесную, скажут: не оттягивай силы с главных фронтов! Да и что бы мог я возить на платформах, кроме леса? Блох и клопов? Или повесить на стояки по мешку слив и корзине яиц, а пустые вагоны пускай вдохновляют поэтов? Очень надо! Взяться за мелиорацию — не могу, еще не объявлено генеральное наступление на сельское хозяйство. Впрочем, эта самая мелиорация — журавль в небе. А мне нужны машины, которые с первым тарахтеньем выхлопнут и первые деньги. Вот тогда я развернусь и покажу, как капиталистическое село Лабудовац преображается в социалистический город! Поскорей бы что-нибудь начать, чтоб превратить это захолустье в маленький город, а жителей его — в горожан. Но для этого нужны деньги, которых мне пока никто не предлагает. К счастью, люди придумали инициативу снизу. А это большой мешок, куда можно многое втиснуть. Надо лишь стараться, чтоб в него не заглядывали посторонние.

Мои проекты поглотили бы за месяц весь уездный бюджет, не говоря уж о статье на сельское хозяйство.

Прикинув в уме все возможности добыть деньги, сверх уже выделенных на садоводство, и увидев, что таковых не имеется, я решил добиться цели без денег. Динар — посредник между товаром и потребителем. А если попробовать обойтись без посредника или свести его участие к минимуму? Сколько законов были игрушкой в руках истории и сколько законных капканов с мертвой хваткой обошел крестьянин, ни разу на них не наткнувшись! Почему бы и мне не обойти этого шуршащего, надменного и наглого посредника, сделать его ненужным или, на худой конец, третьестепенным? То есть вместо двух миллионов заплатить двадцать тысяч, а остальное — восполнить другими человеческими ценностями, скажем, моим красноречием и чьей-то доверчивостью.