Святослав Рыбас - Зеркало для героя [сборник]

— Поддержите Союз увечных воинов!

— Надо провести День покаяния!

Эти призывы разлетались каждое утро вместе с газетами. Кто только этого не слышал? Оно вплеталось в ночные сны, а днем казалось бледным отражением нетерпения и горячих надежд.

В душе Нины тоже не было устойчивости, только упование на Бога.

Двадцать пятого мая Русская Армия перешла в наступление, Корпус Слащева десантировался в селе Кириловка и занял Мелитополь, выбив части 13-й армии красных.

Пропагандисты раздавали настороженным тавричанам листки с обращением Главнокомандующего:

«Слушайте, Русские Люди!

За что мы боремся?

За поруганную веру и оскорбленные ее святыни.

За освобождение Русского народа от ига коммунистов, бродяг и картежников, в конец разоривших Святую Русь.

За прекращение междоусобной брани.

За то, чтобы крестьянин, приобретя в собственность обработанную им землю, занялся бы мирным трудом.

За то, чтобы истинная свобода и право царили на Руси.

За то, чтобы русский народ сам выбрал бы себе Хозяина. Помогите мне, русские люди, спасите родину!»

И прочитав листки, осторожные хохлы признавали, что написано завлекательно, но будет ли конец междоусобной войне и не отнимут ли землю, то еще неведомо.

Текли дни и ночи, сны и надежды. Армия вырвалась из крымской «бутылки», заняла Таврию, устремилась дальше к Днепру. Это была экспедиция за хлебом, как ее назвали военные. Но всезнающий Симон, вице-директор Русско-Французского общества, говорил Нине, что хлеб хлебом, а надо помочь полякам, и ему — вернуть себе капиталы, вложенные в каменноугольном бассейне.

Этот Симон видел Нину насквозь. Наклонив рыжеватую голову и приподняв черные брови, непотопляемый француз спрашивал:

— Скажи, дорогая, не правда ли, сейчас тебе ближе интересы Франции?

Казалось, чего уж тут темнить, надо соглашаться с очевидной истиной, однако Нина не желала признавать, что превратилась, как писал писатель Евгений Чириков в «Юге России», в «интернационалиста от наживы, патриота лабазов». Она юлила, пряталась за свой интерес, за обстоятельства гражданской войны, понимая, что если подтвердит мысль Симона, то отречется от самое себя.

Он продолжал наседать, с улыбкой выдавливал из нее согласие, а Нина не уступала.

— Почему ты упрямишься? — удивился Симон. — Неужели тебя задевают квасные патриоты? Да, вы уже приобрели устойчивую славу нации, лишенной национальной гордости, и попали в положение беднейших родственников. Надо говорить не о том, стыдно ли быть русским. Стыдно быть дураком. Сейчас у нас одни интересы, Ниночка! Вон хитрец Ллойд-Джордж одной рукой поддерживает Врангеля, а другой торгует с Красиным и нахально объясняет миру: «Мы торговали и с людоедами, для коммерции это неважно». Но французы с Красиным не торгуют. Цвета Франции на стороне белой армии. Мы помогли белой армии взять хлеб, который Ллойд-Джордж стремится получить торгашеской сделкой…

И все-таки Нина не соглашалась с тем, что теперь ей ближе французский интерес. Несмотря на то, что она откололась от дуболобых чиновников, несмотря на то, что Симон помог ей организовать «Русский народный кооператив», открыть магазин и получить беспроцентную ссуду, несмотря на то, что в глазах всего Севастополя она была деятельницей Русско-Французского общества, Нина с тупым упрямством отстаивала свой сон.

— Помнишь Новороссийск? — с усмешкой спросил Симон. — Как офицерский патруль расстреливал ваших?

Он прямо показывал, кому она обязана спасением из ада.

— Я помню, — ответила она. — Потом ты бросил меня. Чем ты лучше моего турка? Он по крайней мере не христианин.

— Обманул турок? Ну не беда! — Симон что-то отметил в календаре и посмотрел на нее вполне по-хозяйски. — Я улажу. Как зовут твоего турка?

— Симон, по-моему, — сказала она. — Прижми его, как следует, чтобы запомнил.

В эту минуту напольные часы в углу кабинета зашумели, звякнули и пробили половину седьмого. Но на самом деле это было не половина седьмого, а половина пятого, — с апреля Крым ради экономии энергии жил на два часа вперед.

— Не дурачься, говори! — поторопил Симон и встал, вертя в пальцах карандаш.

— Записывай — Рауф, — назвала Нина и продиктовала адрес в Константинополе. Она знала, что если бы сейчас не назвала купца, Симон бросил бы карандаш и ее деньги снова пропали.

— Мои десять процентов комиссионных, — сказал он. — Согласна?

— Это гроши.

— Зато у нас будут общие интересы. Ты не возражаешь?

Он поймал ее. Хотя неизвестно, зачем ему ее душа? Что для него такой нематериальный пустяк?

— Если бы ты знал, как я тебе благодарна! — Нина встала, схватила его за руку, лукаво смеясь, села обратно на стул.

Она не переступала границы приличия и не навязывалась. Она просто обманывала Симона, самым дерзким образом прибегала к уловкам, от которых ни у кого, даже у непотопляемого француза, не было защиты. «Я твоя рабыня, мой повелитель», — так звучало ее обращение.

И Симон улыбнулся, просияли самоуверенные глаза, как будто Нина вправду была в его руках.

Замечательно получилось. Почему она чуть раньше не сыграла с ним в эту турецкую игру? И она продолжала:

— Я иду на прием к Александру Васильевичу. Как ты думаешь, это уместно? Я никого там не стесню? — Нина захватила в горсть край подола. — Вроде платье хорошо, голубое и немного зеленого с белым. Идет к моим глазам, правда? Скажи честно, ведь я для тебя не женщина, а компаньонка.

— Кто тебя пригласил к Кривошеину? — спросил Симон, отвергая ее уловки с платьем. — Ты интригуешь за нашей спиной?

— Нет, что ты! Кто я по сравнению с твоим Обществом? Это приглашение пришло на Союз увечных воинов, я убедила их отдать его мне.

— Я не удивлюсь, если ты завтра окажешься во главе торгово-промышленного управления вместо этого жулика Налбандова, — сказал Симон. — Но ты не забывай — наши интересы…

— Конечно, — кротко кивнула Нина. — Главнокомандующий ценит Русско-Французское общество, это все знают.

— Хорошо. У тебя прекрасное платье. И платье, и глаза… Только никогда не пытайся меня обмануть. Русско-Французское общество — это корабль, который везет барона Врангеля. Благодаря нам Главнокомандующий вынужден придерживаться либерального курса. Я вижу, ты этого еще не поняла.

В голосе Симона прозвучала холодная нота, и Нина почувствовала, что он предостерегает ее от какой-то большой ошибки. Но какой именно, она не догадывалась.

— Конечно, я одинокая слабая женщина, меня легче легкого обидеть, сказала Нина. — Но к кому мне еще притулиться, Симоша дорогой? К нашим героям?

Он пожал плечами, как бы говоря: «Ваши герои никуда не годятся».

— Я как Ллойд Джордж, — продолжала она. — Одной рукой строю кооператив, а второй — собираю могильщиков своего дела. Мои инвалиды считают меня полубольшевичкой.