Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

— И что ж теперь? — спросил я с беспокойством, что откажутся от штурма, и я не уложу Руцкого.

— А хрен знает. Посмотрим… Сейчас они подойдут, чтоб вывезти раненых. Приказали, как-то спровоцировать, чтоб они озверели и разнесли парламент… Они пойдут, мы следом.

Мы стояли по разным сторонам от окна, смотрели, как по-прежнему методично дергаются танки, выплевывают снаряды. Из окон Белого дома пополз вверх дым, окрашивая стены в черное. Появились два новых бронетранспортера.

— Вот они, — сказал Никитин. — «Альфа»!.. Сейчас посмотрим.

Бронетранспортеры подошли близко к парламенту и остановились. Не стреляли. Танки тоже умолкли. И треск пулеметов затих. Откинулась крышка бронетранспортера. Появилась голова в шлеме со стеклянным забралом. Спецназовец высунулся по пояс, сел на броню. Нога в люке, снял шлем и что-то крикнул в сторону Белого дома, задрав голову вверх. Ответили ли ему что или не ответили: не понятно? Но через минуту из чрева бронетранспортера вылезло несколько человек в таких же шлемах и направились к лежащим возле дымящихся головешек, оставшихся от костров.

— Слушай, — зашептал горячо Никитин. — Они сейчас будут раненых собирать! Если шлепнуть одного, они разнесут парламент!

— Отсюда стрелять нельзя. Сразу поймут, что это мы, — быстро ответил я.

— Это понятно. Тут неподалеку есть стадион. Знаешь?

Я кивнул.

— Дуй к нему, оттуда их хорошо видно, спрячься и щелкни одного.

— Да, попробуй щелкни. Они от пятки до макушки запечатаны. Лишь гранатой можно разорвать.

— Вот здесь, подмышкой, где бронежилет застегивается, пуля легко проходит. Постарайся попасть… Давай к стадиону — вокруг домов.

Я выскочил из подъезда с автоматом в руке и помчался между домов, думая: успею ли к Белому дому, если «Альфа» после моего выстрела пойдет на штурм? Успею ли к Руцкому? Не уложат ли они его? По скверику я выскочил к стадиону. Пробегая, заметил возле ограды три трупа в гражданской одежде. Видимо, зеваки, вышли посмотреть и попали под пули. Я огляделся, выбрал местечко, откуда меня не было видно со стороны Белого дома, но то, что происходило возле него, хорошо просматривалось. Я видел, как спецназовцы поднимали раненых и носили к своим бронетранспортерам. Далековато. Несколько раз вскидывал автомат, но тот, в которого я целился, поворачивался ко мне то спиной, то грудью… Никто не стоял на месте. Терпенье, терпенье! Я держал их все время на мушке. Ага, стой так! Отлично. Хлопок.

Автомат дернулся. Я сполз ниже и замер. В маленькую щелочку мне было видно, как тот, в которого я стрелял, стал оседать. Молодец, попал! — похвалил я себя. — Рука тверда и глаз остер! К упавшему подскочили двое, подхватили. Третий в мою сторону рукой показывает. Поняли, суки! Не дай Бог, заметят. Не сдобровать! Понесли к бронетранспортеру. Должно быть, ранен. Неужели не сработает?.. Нет, не сработало. Я полежал немного, не шевелясь. Отполз и, пригибаясь, запетлял меж деревьев назад. По пути заметил прижимавшегося к забору мужичка в очках, в аккуратном плащишке, что-то высматривающего. Меня он не видел пока. Должно быть, поближе к Белому дому пробраться хотел. Вид его меня почему-то раздразнил: интеллигентик поганый! Все заварушки на Руси происходят из-за этого гнилья! Все им мало, все они стараются замутить русской кровушкой, чтоб жирной рыбки половится! Ишь, полюбопытствовать приперся, поглазеть!

— Стой! — рявкнул я и направил на него автомат.

Он испуганно оглянулся, выпрямился и оказался не таким уж маленьким, каким показался вначале.

— Куда автомат дел? — ошеломил я его.

— Какой автомат? — забормотал он. — Не было… Я по призыву Гайдара… Гайдар позвал защищать демократию…

— Врешь, гад! — врезал я ему автоматом по плечу. — Ты снайпер!

Он упал, пополз по опавшим сырым листьям, бормоча: — Гайдар позвал. Гайдар позвал… Я не виноват…

Чем испуганней, чем жалче был вид у интеллигентка, тем сильнее я распалялся, хотелось измываться, заставить эту мразь лизать мои грязные ботинки.

— Лежать! — гаркнул я, и он замер, глядя ошалело на меня. — На живот! Руки раскинуть!

Он послушно перевернулся на живот, раскинул на грязной листве руки. Я врезал ему ботинками по ребрам. Раз, другой, третий, и приговаривал сквозь зубы:

— Виноват, виноват, ты во всем виноват!

Он дергался под ударами, сжимался, орал: за что? Я схватил его за волосы и несколько раз сунул мордой в землю. Очки у него свалились, остались на траве. Потом подхватил, как котенка, за шиворот и поволок, подталкивая пинками. Он кричал, дергался в руках, хрипел.

— Не крутись! Шлепну сейчас, мразь! А ну шагай, — отпустил я его и ткнул в спину автоматом.

Я привел его во двор к нашим машинам, толкнул к омоновцам:

— Держите! Снайпер… Стрелял, гад, в нас!

— Не стрелял я, не стрелял… Я не вижу, — заскулил он.

— Иди сюда, падаль, сейчас разберемся, — подхватили его омоновцы, а я направился в свой подъезд, нашел Никитина.

— Не сработало, — сказал я.

— Видел…

Снова ухнула пушка и опять началась молотьба. Белый дом полыхал сильней, стены становились черными, на этот раз стреляли недолго. Что-то на мосту происходило? Какие-то машины подъехали, что-то решали. Мы недосмотрели, весь взвод позвали во двор. Оттуда нас двинули ближе к Белому дому, вокруг которого становилось все многолюдней, вероятно, народ увидел, что из парламента не стреляют, опасности нет, и стали сжимать кольцо, ползли, как шакалы, к издыхающему, но пока опасному зверю. Множество кинокамер, фотоаппаратов. Журналисты лезли к самому зданию, а некоторые готовы были ворваться в дом.

— Видал, лакеев сколько, — с усмешкой кивнул в их сторону Никитин. — Завтра все оправдают! Там, по телику, показывают, как писатели в очередь стоят, чтоб поздравить президента, задницу ему лизнуть. Полковник сказал, что Черниченко призывает: раздавить гадину!

Я видел не один раз на экране Черниченко. Он ненавидел людей и не скрывал этого. Рая звала его злой старой обезьяной. Каждая черточка его лица излучала ненависть к роду человеческому, так же как и у попа Глеба Якунина. Поп понятно почему озлобился: сидел много лет, пострадал, а Черниченко почему? Должно быть, просто натура такая, родился таким. Но его злобная ненависть, открытая яростная ненависть к людям мне не нравилась. Никитин умел презирать и ненавидеть людей весело. Вот это мне подходило. Людей стоит ненавидеть, но зачем себя сжигать при этом. Какая польза тебе от такой ненависти?

— Смотри! — крикнул я Никитину.

Пятеро корреспондентов — один с телекамерой, остальные с фотоаппаратами, — пригибаясь, бежали к подъезду Белого дома метрах в ста от нас. Проскользнули где-то, гады! Я вскинул автомат.