Пётр Алёшкин - Лагерная учительница

Вернулся, диван застелен. В комнате никого. Из детской выглянула Таня:

— Ложись! Спокойной ночи… Свет выключи, не забудь.

— Гуднайт! — вяло улыбнулся, махнул ей рукой и прикрыл дверь.

Снял пиджак, повесил аккуратно на спинку стула, галстук туда же. Расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и оглядел разгромленный стол. «Выпить, что ли еще?… Не надо!»

Он дернул за шнур, выключил свет, подошел к окну и стал смотреть, как вдали проносятся по темной дороге автомобили с горящими фарами, ползет троллейбус, как беспрерывно и быстро искрятся тонкие снежинки между веток под светом фонаря. На улице морозно. Январь. А в комнате тихо, тепло. Слышно, как тикает будильник на телевизоре.

Андрей скинул туфли и, особенно не таясь, прошел по коридору в спальню. Здесь светлее, чем в комнате. Прямо под окном на улице — фонарь. Свет его мягко и сонно падал на широкую кровать, на неподвижно лежавшую под простыней Оленьку. Лежала она на боку, калачиком. Щека на подушке и короткие русые волосы освещены матовым светом. Дыхания не слышно. «А если не спит?.. Не может такого быть… Сам видел, как она пила!». Он осторожно и медленно поднял простыню. Она была совершенно нагая. «Раз я видел Оленьку…» — глупо мелькнуло в голове, и стало стыдно. Он держал простыню над женщиной с давно забытым чувством стыда и разглядывал, как что-то запретное, еще не сошедший летний загар, две белые полоски — одна на приподнятом на постели бедре, другая — на боку, расширяющаяся к груди. Грудь маленькая, с небольшим темным пятном, выставленным ему навстречу. Одна рука — под подушкой, другая — ладонью на плече.

Чувствуя нестерпимое желание, он отпустил простыню и стал рвать, расстегивать пуговицы сорочки. Одна не выдержала, отлетела, ударилась о дверцу шкафа и мягко упала на ковер. Ложился к ней дрожа, словно он холода, на миг замер рядом под простыней. Она не шевелилась, еле слышно дышала. Он осторожно, медленно просунул свою руку ей под голову. Оленька вздохнула ему в плечо, вытянула ногу и вдруг… закинула ему на грудь свою руку, обняла и снова затихла, стала дышать ровно. Он с дрожью ощущал ее теплое дыхание. Мягкие волосы с тонким ароматом французских духов пухом касались его щеки. Кожа под его ладонями казалась бархатной, необыкновенно нежной и огненной. Обжигала пальцы. Он медленно провел, едва касаясь, по ее руке вверх, к плечу и, опасаясь, что его грохочущее сердце разбудит ее, не чувствуя больше сил сдерживаться, бережно перевернул ее на спину, начал быстро целовать в щеки, в глаза, в безвольные пухлые губы.

Утром проснулся оттого, что онемело плечо. Оленька, словно почувствовав это, сдвинула свою голову ему на грудь и еще крепче во сне прижалась. Он затаил дыхание, чтобы не разбудить ее, продлить мгновение.

Скрипнула дверь, приоткрылась, показалась Таня, глянула на них и скрылась. За ней появился Олег, распахнул дверь, сказал громко:

— Эй, голубки! Десять часов уже…

Оленька, не прекращая сонно обнимать Андрея, подняла голову.

— Лежи, лежи! — тихонько и нежно шепнул ей Андрей на ухо и увидел, с каким ужасом она уставилась на него, приоткрыв рот, потом взвизгнула дико, взлетела над постелью вместе с простыней, оставив его нагим.

— Ты что, ты что! — только и успел он вскрикнуть, вскакивая вслед за ней.

Она сорвала со стула одежду и, тонко завывая, вылетела из спальни. Андрей начал лихорадочно одеваться, путаться, никак не попадая ногой в штанину, слушая громкие, какие-то детские рыдания Оленьки и голоса Тани с Олегом, успокаивающие ее.

Когда он оделся и выскочил в коридор, на ней была уже шуба.

— Оленька! — бросился к ней Андрей.

— Сволочь! Сволочь! — с отчаянием крикнула она ему в лицо, щелкнула замком и скрылась за дверью.

— Пантера! — сказал ей в след Олег с каким-то восхищением.

Андрей с неожиданной злобой глянул на него и ушел в спальню. Там сорвал с постели простыню со следами прошедшей ночи, скомкал, кинул на пол. Сел на кровать, глядя на подушку с еще не остывшим ее теплом. Упал, уткнулся в нее, вдохнул тонкий запах французских духов, и сердце его сжалось вдруг такой нежностью, что он вскочил и стал ходить по спальне от окна к двери. Заметил на стуле заколку, схватил и спрятал в ладони, глядя на постель, вспоминая бархатную загорелую руку, и почувствовал, что нет сил больше смотреть на эту постель, на скомканную простыню на полу. Он сунул в карман заколку и вышел из спальни.

Таня с Олегом носили грязную посуду на кухню.

— Похмелишься?

Он мрачно кивнул, выпил. Проговорил хрипло:

— Вы, ребята, простите меня.

— Ты как будто в первый раз! — засмеялась Таня.

Да, действительно, не раз и не два приходилось ночевать у них с девками, когда женат был. «Что, собственно, случилось? — думал он, закусывая огурцом. — Что в ней особенного? Почему я не могу глядеть ни на Таню, ни на Олега, будто совершил что-то гадкое?.. Совершил, совершил!.. Как бы она сдуру под машину не бросилась!» — пронеслась ужасная мысль.

— Простите, ребята, — пробормотал он и бросился в коридор к вешалке.

Открыв дверь, обернулся к Тане с Олегом, провожавшим его недоуменно.

— Позвоните ей непременно через час, а я вам перезвоню…

— А сам?

— Не могу!

На улице его охватили холод, дрожь. Необычайно громко скреб асфальт дворник широкой железной лопатой. Скреб он, видно, и тогда, когда из двери выскочила Оленька. Рыдала ли она еще? Или прекратила? Что подумал о ней это худой скрюченный временем человек?.. А не все ли равно? Главное, что теперь чувствует она? Что думает о нем? Он вспомнил ее в постели всю, вспомнил аромат ее кожи, ее крепкое тело, и вновь в нем возникло то новое и странное, что он почувствовал впервые, когда уткнулся в подушку с ее невыветрившимся запахом, чего никогда не было с другими многочисленными женщинами. И вообще, он не подозревал это чувство в себе, не догадывался, что оно существует. «Что делать? — думал он с тоской. — Куда податься?.. А если поехать к ней? Глупо! Может быть, надраться до потери пульса?». Все было глупо, нелепо, на душе пусто и тоскливо. «Черт бы побрал этого Олега! Как было вчера хорошо, покойно на душе. Думал, посижу с друзьями, расслаблюсь… Расслабился!»

Он сел в свою «Тойоту», завел двигатель, резко развернулся на обледенелом асфальте. Машину занесло, ударило задним колесом о бордюр.

Весь день провел на рынке ЦСКА, где было несколько торговых точек, которые он снабжал норковыми шубами из Греции. Узнал, что идут они хорошо. Сезон. Его просили привезти еще, и он обещал завтра же вылететь в Афины. Вечер провел в ночном клубе. Много пил, знакомился с какими-то наркоманами. Пытался курить вместе с ними, хотя знал, что наркотик его не берет. Вернулся домой под утро, долго не засыпал: не выходила из головы Оленька. «Черт возьми! Не с ума ли я схожу? Не может быть такого со мной! Не может!.. Завтра либо к психиатру, либо вскрою себе вены!» — пронеслась шальная мысль.