Наталья Потёмина - Сеть Сирано

Расстались они непривычно холодно.

— Дверь за собой захлопнешь? — спросила тетка, не трогаясь с места, — у меня тоже работы выше крыши.

Надька молча кивнула и, забросав платья в сумку, тихо удалилась.

Тетка села за стол и тупо уставилась в монитор.

Вот так, подумала тетка, жизнь смешная штука. Сначала на троих мужика делили, потом на двоих, а в конце — все одной досталось.

Она убрала с экрана Барабанщика и стала искать флешку в ящике стола. Лексеич просил написать короткую рецензию для глянцевого журнала. Не ее это была работа, но разве шефу откажешь? Хотя бы вскользь прочитай, попросил он ее, странный какой-то роман. Не знаю, типа, что с ним и делать.

Что там роман, усмехнулась тетка. Жизнь куда страннее.

Флешка все не находилась, и тетка с трудом справлялась с раздражением. Хотелось бросить все на пол и растоптать. А потом пойти на кухню и напиться. А потом побить посуду и громко поругаться матом. А потом заплакать и уснуть лицом в китайской лапше. А потом проснуться и завыть. А потом…

И тут в левом углу компьютера замигал спасительный желтый маячок.

Наконец-то, обрадовалась тетка. Вот только тебя мне и не хватало. Одной рукой она потянулась за очками, другой нажала на мышь, чтобы увеличить фотографию. Потом взгляд на монитор… И тут же кромешная темнота.

Я на цыпочках подкралась сзади и закрыла ей ладонями глаза.

— Доброе утро, мамочка!

Ее реакция была, по меньшей мере, странная. Точнее, ее не было совсем. Мать молча сидела в кресле, не подавая ни малейших признаков жизни. Я убрала руки и заглянула ей через плечо. Мамины глаза были по-прежнему закрыты.

— С тобой все в порядке? — тихо спросила я.

— Все в порядке, — ответила она, — что-то вдруг в глазах потемнело.

— Я тебя испугала? — заволновалась я, — тебе нехорошо?

— Нет, мне хорошо, — она открыла глаза. Взгляд ее уперся в монитор.

На экране улыбкой в тридцать четыре зубы светился очередной претендент на мою руку и сердце.

— Хорошенький, — сказала я, — на Че Гевару похож.

— Посмотри, как его зовут, — спросила мама, — что-то у меня все, как в тумане.

— Может, тебе скорую? — снова забеспокоилась я, — как ты себя чувствуешь?

— Как его зовут? — настаивала она, — можешь ты мне ответить?

Я убрала фотографию и открыла анкету:

— Марат, — прочитала я, — тридцать шесть лет. Город Москва, метро Октябрьская.

— Слава богу, — выдохнула мать, — пойдем пить чай.

— Я не поняла, что «слава богу», мам?

— Да так, показалось.

Ну, показалось, и показалось. С кем не бывает? Пойдем пить чай.

— Почему ты сегодня не в университете? — спросила мама, наливая в чайник воду.

— Проспала, — соврала я.

Не рассказывать же ей, в самом деле?

— Нехорошо, — сказала она, — перед самой защитой…

Но как-то тихо сказала, беззлобно. По всему было видно, что ей не до меня. Вот и славно. Мне тоже не хотелось сейчас с ней ничего обсуждать. Помолчим, попьем чаю, разойдемся по делам.

— Ты знаешь! — вдруг встрепенулась мать, — Ира Чигавонина из дома ушла.

— Погуляет — вернется, — усмехнулась я, — первый раз что ли?

— Понятно, не первый, — вздохнула мама, — но сейчас все так запуталось…

— Это из-за вашего Епифанова, что ли?

— Ну да, — вяло ответила мать.

Я поставила перед ней чашку. Она сунула в нее ложку и стала размешивать воздух.

— Мам, очнись, — сказала я, — хрен с ним, с этим Епифановым!

— Да, ты права, Оленька. — Мать подняла на меня глаза и улыбнулась, — давай лучше по бутербродику.

Я налила ей чаю и полезла в холодильник. Сыр, колбаса, два йогурта. Ее обед, мой завтрак. Поедим и разбежимся по комнатам. Она будет править свои тексты, а что буду делать я?

Что мне теперь делать? Понятно, что в университет я больше не пойду. Понятно, что Илюшеньку я больше не увижу. Понятно, что диссертацию я защищать не буду. Только вот как сделать так, чтобы и мама все правильно поняла?

— Пойду, пожалуй, поработаю, — сказала мать, отодвигая от себя чашку, — прибери тут… Если тебя не затруднит…

— Хорошо, мамуль, не беспокойся.

Какая-то бледная она сегодня, замученная. Ей надо больше на воздухе бывать и хорошо питаться. А то эти вечные сыр, колбаса… Фрукты надо есть и овощи. И так мне ее жалко стало, до слез. Для чего человек живет? Непонятно.

Я вымыла посуду и тоже пошла к себе. Села на кровать, задумалась. Когда неожиданно появляется много свободного времени, трудно сразу сообразить на что его потратить. Можно, например, навести порядок. Не простенький такой, не ежедневный, а глобальный генералиссимусовский порядок, чтоб все блестело и отражало в своих зеркальных поверхностях мою утомленную непосильным умственным трудом физиономию.

На столе куча бумаг, книги всюду разбросаны… Вполне рабочая, понуждающая к труду обстановка. А зачем нам теперь трудиться? Все что могла, я уже сделала. Одной диссертацией больше, одной меньше — какая разница? Школа! Вот кто по мне плачет. Дети, я вас ненавижу! Такие мелкие, злобные, глупые создания. Зачем вы появляетесь на свет? Кто вас сюда звал? Нет бы, сразу все рождались взрослыми. Младенцы — какая гадость! Если мне вдруг и придется родить, то я откажусь от своего ребенка. Оставлю его на фиг в детдоме. Зачем воспитывать урода? Или, скорей, уродину? Воспитывай — не воспитывай, все равно получится такая же дурочка, как и я. Как моя мама Таня. Как тетя Надя Чигавонина. Как тетя Вита Чмух. Как тысячи, как десятки тысяч и миллионов других несчастных теть, несбыточно мечтающих, что если не им самим, то уж их ненаглядным дочерям повезет обязательно.

Накося, выкуси! Все повторяется. Жизнь движется не по спирали, как хотелось бы, а по кругу. И что тут плохого? Круг — гениальная геометрическая фигура. То же самое, что и колесо. Куда пнули, туда и покатится. Легко, без сучка, без задоринки. А все потому, что вниз. Сами колеса вверх не взбираются. Для этого силы надо приложить, мозги подключить, а на это немногие способны. Вот и я… Куда лечу? Куда послали.

А послали меня далеко и надолго. Здравствуйте, дети, я ваша тетя. Вернее, тетка. Тетка «намбе ту». Садитесь, дети. Меня отдали вам на жестокую расправу. Располагаете мной так, как вам удобно. Только знайте, я долго не продержусь. Первый же урок станет последним. Или для меня, или для вас.

Дети! Пожалейте себя, не становитесь взрослыми. Для чего вам это надо? Не для того же, чтобы совокупляться и плодить себе подобных, еще более несчастных детей? Несчастных, а потому и жестоких. Счастливые дети — добрые дети. Злыми бывают только несчастные.

Кто бы знал, как я не хочу в школу! Упасть бы сейчас лицом в подушку, закрыться с головой одеялом и задохнуться насмерть. Именно задохнуться, а не уснуть. Потому что спать становится все опасней. Все чаще приходит тот сон, после которого жить хочется еще меньше, чем обычно.