Наталья Потёмина - Сеть Сирано

— Надя, ну разве так можно? — пыталась успокоить ее тетка, — давай, еще что-нибудь спой, а? Или давай к Витоньке нашей сходим. Проведаем больную подругу.

— Давай, Таня, давай, — вдруг оживилась Надька, — я такая перед ней виноватая…

Еще минут двадцать ушло на упаковку бульона и приведение Надьки в божеский вид. И только часу в одиннадцатом вечера они предстали пред воспаленные очи Пал Палыча.

— Не обижайтесь, девки, не пущу, — сказал Паша, закрыв весь проем двери своей крупной нескладной фигурой.

— Еще чего! — возразила Надька, надавив на него колесом выпяченной груди.

— Мы бульон принесли! — вставила свой аргумент тетка, — Витусе сейчас в самый раз.

Из глубины комнат донесся слабый Виткин голос:

— Паша, пусть заходят! Я сейчас выйду!

Подруги прошли на кухню и принялись там хозяйничать.

Вскоре пришла Витка, бледная и какая-то возвышенно-прозрачная. Она зябко поежилась и еще крепче завернулась в пресловутый оренбургский платок. На Надьку он подействовал как красная тряпка на быка. Она снова заревела и бросилась на шею Витке:

— Прости меня, Вита! Это все я! Все я! Сука года!

— Заткнись, — совершенно спокойно сказала Витка, — не дай бог Паша услышит.

— А он что, ничего про Епифанова не знает? — искренне удивилась Надька.

— И не узнает, — шепотом сказала Витка, — если ты, конечно, не растрендишь…

— Да я — могила! — вновь забарабанила по своей многострадальной груди Чигавонина, — слон не проскочит!

— Ладно, девки, — встряла тетка, — праздник, все-таки! Давайте встретим его и проводим.

Из вежливости позвали Пашу. Он отказался, мол, вы тут лучше сами. Надька обрадовалась, одним ртом меньше. Что касаемо Витки, то на общем консилиуме решили, что водка ей не повредит, и даже наоборот, лишний раз продезинфицирует.

Выпили по первой, налили по второй. После третьей Надьку неожиданно развезло. Сначала она минут десять стояла на коленях перед Виткой, обзывая себя самыми последними именами. Витка успокаивала ее и слезно просила встать. Чигавонина встала, отряхнулась и вдруг выдала:

— И вообще! Ты благодарить меня должна!

И понеслось! Хорошо, что Паша спал. Или не спал. Уже значения не имело. Вспомнили, и что было, и чего не было. Тетке тоже досталось. Если бы не она, то бы и не они. Витка чуть жизни не лишилась, Надька — десяти тысяч долларов. Тетка не оправдывалась, сколько уже можно?

Кстати, весть о пропаже Чигавонинских миллионов не произвела на Витку должного впечатления.

— В банке надо было деньги держать, а не под подушкой, — спокойно сказала она.

— А я их там и держала, — поскучнела Надька, — только за день до кражи забрала. У меня партия платьев из Англии пришла, надо было расплатиться.

— А кто мог знать о том, что деньги у тебя дома? — предприняла попытку частного расследования Витка.

— Тебе сказать или сама догадаешься?

Витка догадалась.

— Ну и что тогда мы тут сидим? В милицию не идем?

— А зачем туда идти? — пожала плечами Чигавонина, — когда и так все ясно.

— Ясно — это одно, но наказать-то надо! — настаивала Витка.

— Возмездие само найдет своего героя, — вдруг выдала Надька, — а я его сегодня за все простила.

— Как простила? — не поверила Витка, — он тебя всю ночь пользовал, наутро обобрал, как липку, и ты его простила?

— Да не было у нас ничего! — вдруг призналась Надька, — Сашка меня еще в театре бросил…

— Как бросил? — не поверила тетка.

— Очень просто, — усмехнулась Чигавонина. — Ему после первого акта кто-то позвонил. Он извинился и сказал, что ему надо отлучиться ненадолго. А ты, Надя, типа, жди меня. Жди меня! И я вернусь. Только очень жди!

— И ты осталась ждать? — возмутилась Витка.

— А что мне оставалось делать? — пожала плечами Надька, — сижу, на сцену смотрю, слезами обливаюсь. Там у одного нищего копеечку отобрали. Копеечку, представляете! Рыдаю — не могу! И невдомек, дуре, что у самой в это же самое время десять тысяч долларов уводят.

— А утром, как же ты? — спросила тетка, — такая веселая пришла?

— А я не сразу недостачу обнаружила, — вздохнула Надька, — а только, когда за бульоном вернулась. Сердце что-то так нехорошо сжало. Полезла в аптечку, а я деньги, как раз там, под лекарствами спрятала, ну и все. Подайте юродивой копеечку.

— А я бы на твоем месте не простила, — тихо сказала Витка.

— Ты и на своем не простила, — усмехнулась Надька. — Посмотри на себя, на кого ты похожа? Вся твоя жизнь — сплошное мщение. Только вот кому мстим? Ему? Или, может, себе любимой?

— Перестаньте! — крикнула тетка, — это уже невыносимо! Нашли из-за кого! Сашка Епифанов — негасимый свет! Один звонок в милицию и все — вопрос мести отпадает за ненадобностью. Его тут же через интернет вычислят и посадят!

— Не надо, — тихо сказала Надька. — Не надо никакой милиции. А то он сядет, а я виноватой себя считать буду. Начну его жалеть, передачи в тюрьму носить. Адвокаты, опять же. Тоже задаром не работают. А так я, можно сказать, обошлась малой кровью. Что такое десять тысяч? Месячный оборот. Зато у меня теперь никакой надежды не осталось. С легким сердцем помирать буду.

— Еще одна засобиралась, — заволновалась тетка, — ты еще всех нас переживешь! Посмотри, жизнь хорошая какая!

— А что в ней хорошего, Таня? — усмехнулась Чигавонина, — сама подумай… Зачем мы живем? Надеемся на что-то, замки воздушные строим… Если не сегодня, то завтра. А если не завтра, то на следующей неделе обязательно. А если не на следующей неделе, то лет через пять наверняка что-нибудь хорошее случится. Коммунизм, например, наступит, или рай на землю сойдет. Или просто так, без всякой причины все друг друга, наконец, полюбят.

Но проходит пять лет, а потом семь. И потом еще двадцать. И ты оглядываешься вокруг себя и понимаешь, что нирваны как не было, так и нет. И вокруг тебя все та же пустыня. Только фонарь посередине торчит. И ты одна около этого фонаря километры накручиваешь. И чувствуешь, что силы не те, и морда не та, и фигура почти вся сносилась… А на горизонте — ни души. И вокруг только кладбище выкуренных сигарет. И тут ты понимаешь, что вся твоя хорошая жизнь мимо прошла. И ничего другого не остается, как сесть на корточки и написать на асфальте губной помадой: Забудь надежду всяк ко мне входящий.

— И ко мне тоже, — зашмыгала носом Витка.

У тетки столь несвойственно-красноречивый Надькин монолог вызвал скорее восхищение, чем сострадание.

Налили. Выпили. Налили.

— Девки! — встрепенулась Надька, — а давайте мы Сашку отпустим!

— Как отпустим? — не поняла Витка.

— Очень просто! — загорелась Чигавонина, — мне одна невеста брошенная рассказывала. Платье пришла сдавать, а сама такая веселая! Я ее спрашиваю, как же вам удалось с ума-то не сойти? Ну, она и поделилась. Взяла, мол, воздушный шарик, выдохнула в него все свои обиды и отпустила в небо. Так сразу легко на душе стало, свободно!