Наталья Потёмина - Сеть Сирано

— Вот и хорошо! — обрадовалась я, — давай на этом и закончим!

— Давай, — согласилась она. Но как-то вяло согласилась, без энтузиазма.

И вдруг она подняла на меня глаза, доверху наполненные слезами:

— Оленька, пожалуйста, не лишай меня этой последней радости!

— Блин! Я не могу больше! — снова заорала я. — Мама! Ты больная! Посмотри, на кого ты стала похожа! — я схватила ее за руку и поволокла к зеркалу. — У тебя же мальчики безумные в глазах! Подумай своей башкой, для чего тебе, взрослой женщине, это надо? Что ты будешь с ними делать? А если они вдруг узнают правду? Представляешь, что будет? Ты же не только их обманываешь, ты же обманываешь себя! Разве я не вижу, как ты мучаешься?

Но она все причитала: «Ну, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста…!»

Так бы и убила на фиг дуру старую!

— Или ты сейчас мне дашь честное слово, что ты с ними завязываешь, или я уйду из дома к чертовой матери!

Мой ультиматум подействовал на нее странным образом:

— Куда же ты пойдешь в первом-то часу ночи? — всхлипнула мать.

Я потеряла дар речи. Такого я от нее не ожидала. Оказывается, ей мужики были дороже родной дочери!

— Ну, ты даешь! — восхитилась я.

Мне больше не о чем было с ней говорить. Я встала и пошла в свою комнату. Мать засеменила следом.

— Оленька! Послушай, меня Оленька! Ну давай ты никуда не пойдешь? — она ходила вокруг меня, странно подпрыгивая. — На что ты обиделась, я не понимаю? Оленька! Мне ничего не нужно! Мне никто не нужен, кроме тебя! Я просто хочу, чтобы ты была счастлива! А счастье само не приходит, ему нужно помогать. Вот я ему и помогаю, а, следовательно, помогаю тебе. В качестве не сводницы, а профессиональной свахи. Что здесь плохого? Я же не первого попавшегося хватаю, я провожу огромную аналитическую работу! Конечно, поначалу и у меня случались промахи, но в целом успехов было больше! Неужели ты не понимаешь, что за такие услуги люди еще и деньги готовы платить, а я даром тебе досталась. Да разве мать родной дочери плохого пожелает? Я же чистильщик! Весь мусор убираю, а оставляю тебе только самое лучшее! А хочешь, я прямо сейчас тебе весь свой опыт передам? Тут же все очень просто! Одна совсем маленькая хитрость! Просто в каждом твоем ответном послании тоже должен присутствовать вопрос! Чтобы нить разговора не прерывалась! И быстро надо соображать! Архи быстро! Чтоб мальчик не успел к другой девочке свалить! Их же там таких умных миллионы! Или наоборот затаиться и не отвечать, пусть помучается. А потом как ни в чем не бывало появиться снова. У меня на этот случай поводок короткий, дернула и сразу у них условный рефлекс. К ноге, малыш, быстро к ноге! Я же любого, заметь, любого за жабры возьму и к тебе на тарелочку с голубой каемочкой доставлю!

— Мама! Ты больна! Отстань от меня! — отбивалась я, — я ухожу! Понимаешь ты или нет?

— Оленька! Ну как же я от тебя отстану? Куда же ты пойдешь, родная моя? Ночь на дворе! Маньяки!

Я быстро забрасывала вещи в сумку:

— У меня теперь, благодаря некоторым, есть с кем переночевать!

— Не пущу! — мамуля стояла в дверях, опираясь руками в косяки.

Ни дать, ни взять — Родина-мать. За нами только Москва. Коммуняки — вперед, нас ждут великие свершенья!

— Кончай комедию ломать, — сказала я.

— Ты уйдешь из дома только через мой труп! — пригрозила она.

И это на полном серьезе! Театр одной актрисы в действии, публика в экстазе. А на самом деле, я стояла перед ней, не зная, что предпринять. Вытолкнуть ее из дверей не составило бы для меня большого труда. Но как-то было непривычно рукоприкладствовать. И я сделала худшее из всего, что могла сделать.

— И когда же ты, наконец, сдохнешь? — произнесла я сквозь зубы.

Спросила и оглянулась.

Нет. За моей спиной никто не стоял. Значит, эти слова, действительно, сказала я. Я и никто другой. Своими собственными губами, языком, горлом, легкими… Как только они у меня не отсохли в тот же миг?

А вот не отсохли.

И это был конец. Занавес дернулся и поплыл. После этой фразы меня здесь уже ничто не удерживало. А никто не удерживал и даже не собирался.

Мать уронила руки и отшатнулась от дверей.

Я молча прошла мимо.

Действительно, почему я никак не подохну, думала тетка.

Не мучилась бы так, не переживала. Не слышала бы этих слов.

Когда ты сдохнешь, мама? Когда ты, наконец, сдохнешь?

Тетка сидела на кафельном полу ванной и раскачивалась из стороны в сторону. Господи, за что? За что она меня так ненавидит? Сколько злобы, сколько ненависти было в ее глазах! И какая тяжесть, какая боль лежит у нее на сердце, если она решилась сказать мне такое! Я-то выдержу, я трехжильная, но зачем же себя подвергать такому испытанию? Для чего себя так планомерно и методично разрушать? Как будто я не знаю, что после этих слов она мучается еще больше, чем я. Но слово не птичка, оно скорее пуля. Мало того, что его не поймаешь, так оно еще и убить может. И сколько их, так и не пойманных, не осужденных, не прощенных летает и создает вокруг нас атмосферу кровавой бойни. И хочется спастись другими словами, пусть простыми, пусть затасканными, пусть изношенными до дыр и заплат, но теми, с которыми, как от песни веселой, сердцу становится легко.

Нет, дорогая, я не умру. Если я умру, то я больше никогда не услышу других слов. Тех, которые мне сказали до тебя. Тех, ради которых я жила все этот время. Тех, ради которых только и стоит жить.

Не обижайся, родная. Я еще поживу, покопчу небо. Долго-долго буду коптить и счастливо-счастливо. Назло всем. Прямо с сегодняшнего дня. А для осуществления своих желаний заведу уже свою, собственную переписку. И никто не сможет мне этого запретить. Хватит уже прятаться. Пора выходить из тени.

А как же тогда Марат? На кого я его оставлю? На тебя, мое солнышко?

Но тебе-то он зачем? У тебя своих мужиков девать некуда. А тут еще мой — сбоку припека. Нет, дорогая моя, не дождешься. Даже и не надейся.

Куда вот убежала? Два часа ночи. Бойся теперь за тебя…

— Ма! — сказал Матвей, — а я вот до сих пор не жрамши!

Кот прыгнул к тетке на колени и подставил ей для поцелуя свое проголодавшееся лицо.

— Пойдем, морда! — сказала тетка, — буду тебя кормить.

Вот кто мне по-настоящему предан, подумала она. Вот кому я все могу рассказать. Вот кто меня поймет. А поняв, не осудит.

Одна, но пламенная страсть! На старости лет, на излете. Неужели я ее так и не заслужила? Не вымолила? Не выстрадала? Ради чего тогда была эта жизнь? Ради работы? Ради денег? Ради семьи? Какой такой семьи? Я и Оленька? Пускай маленькая, пуская компактная, но семья. И разве мы не были счастливы? Безмерно были счастливы! Роскошно! Ошеломительно! Но потом что-то случилось. Что-то грустное пролегло между нами. Что-то темное, волосатое, смурное. Что-то злобное, жадное, завистливое. Испуганное, дрожащие, забитое. Моя любовь, разве ты такая?