Луиза Эрдрих - Круглый дом

– Задувай! Загадай желание! – закричали все, но Мушум казался завороженным мерцающим пламенем. Бабушка Игнасия нагнулась к нему и заговорила прямо ему в ухо. Он кивнул и наклонился над тортом, но в этот момент в беседку ворвался невесть откуда взявшийся порыв ветра. Думаете, этот порыв загасил свечи? Ничего подобного. Наоборот, ветер только раздул крошечные огоньки, и когда это произошло, сотня язычков пламени слились воедино, вспыхнул костер, перекинувшийся на смесь расплавленного воска и сахарно-алкогольной глазури. Торт загорелся с легким вздохом, длинные языки пламени взметнулись вверх и вцепились в сальные пряди волос Мушума, застывшего над тортом с вытянутыми губами. У меня до сих пор в памяти стоит эта картина: объятая огнем голова Мушума. И только его сияющие восторгом глаза и счастливая улыбка, казалось, возвещали: горю! Мой дедушка и торт могли сгореть прямо на наших глазах, если бы дяде Эдварду не хватило хладнокровия и присутствия духа вылить полный кувшин лимонада Мушуму на голову. По счастливому стечению обстоятельств, Джозеф и Ивилина крепко держались за картонный постамент торта и тут же откатили пылающий торт на асфальтовую дорожку перед домом, где пламя, насытившись пропитанной спиртом глазурью, быстро потухло. Дядя Эдвард, невозмутимо срезавший длинным хлебным ножом обгоревшую глазурь, снова стал героем дня. Он объявил, что спасенная часть торта вполне съедобна, более того, фламбирование даже пошло ему на пользу. Кто-то принес несколько коробок мороженого, и семейная трапеза возобновилась. Меня попросили отвести Мушума в дом, чтобы он мог там передохнуть после потрясения. И тут тетя Клеменс попыталась отрезать ножницами его опаленные пряди.

Огонь не тронул кожу ни на лице, ни на голове Мушума, но сам факт, что он оказался объят пламенем, привел его в сильное возбуждение. Он занервничал и потребовал, чтобы Клеменс отрезала только безнадежно почерневшие и обожженные пряди.

– Хорошо-хорошо, папа, я постараюсь. Но эти волосы воняют паленым!

Наконец ей это надоело.

– Вот что, Джо, посиди-ка с ним.

Старик лежал на диване: голова на подушке, под шерстяным пледом – груда костей и рот до ушей. В суматохе его белозубые протезы упали с десен, и мне пришлось принести чашку с водой, куда он их опустил. К несчастью, я схватил одну из пластиковых чашек, из которых ребятня за столом пила мятный лимонад. И стоило мне отвернуться, как в комнату вбежал мальчуган лет четырех, слямзил чашку с протезами и помчался на улицу, на бегу отхлебывая воду. Видно, он подражал старшим детям, и, наверное, когда попросил маму добавить ему мятного лимонада, она и не заметила, что лежит на дне чашки. Но я сидел возле Мушума, не думая об этих застольных драмах. Мои двоюродные братья и сестры были старше меня, и они суетились, выполняя поручения своей матери. Мои друзья обещали забежать, но еще не появились. А празднество продолжалось, и конца ему не было видно. Потом начнутся танцы, кто-то запиликает на скрипке, кто-то на электрогитаре, кто-то сядет за пианолу, поднесут еще угощений. Мои друзья, наверное, дожидались момента, когда появится оленина с гриля, которую приготовит Элвин, или еда, которую принесут их матери. Всякий раз, когда в резервации закатывали подобные пиры, они обретали собственный распорядок. У нас был обычай приходить в гости без приглашения, и всякое застолье имело на этот счет свои порядки – как для гостей, так и для тех, кто заявлялся пьяным или слишком шумел. Но от всего этого Мушум, лежа на диване в гостиной, был в тот день избавлен. Он заслужил право на краткий сон. Я сидел рядом, и он мирно захрапел. Но стоило в комнату войти Соне, как он мигом пробудился, точно солдат по тревоге. Ее наряд, вероятно, проник в его сон. Да и я глаза вытаращил. На ней была отделанная тонкой бахромой замшевая блузка, которая облегала ее груди, как непрощенный грех. Ну и джинсы, в которых ее ноги казались длиннее и стройнее. И новенькие ковбойские сапожки на каблуках, отороченные саламандровой кожей. И опять те самые сережки в ушах! Они переливались на свету. Я увернулся, когда она попыталась чмокнуть меня в темя, и сдвинулся на край стула, чтобы и она могла присесть, но не ушел, а остался, сложив руки на коленях и свирепо глядя на нее. Я знал, что ее блузка куплена на деньги из моей куклы, и выглядела она дорого. Соня опять потратила кучу моих денег. А эти сапожки! Кто же их не заметит!

Соня наклонилась к Мушуму. Они беседовали дразняще тихими голосами, и она качала головой и смеялась. Старик улыбался ей беззубым ртом и смотрел на нее умоляющим взглядом, в котором прочитывалась обожание. Она приблизила губы к его лицу и поцеловала в щеку, потом взяла за руку, еще немного поболтала с ним. Оба смеялись без остановки как дураки, пока мне не стало противно, и я убежал на воздух.

Мои родители сидели вместе с другими взрослыми в беседке, и мама, хотя говорила сама мало, кивала, слушая отца. Оркестранты начали расставлять инструменты у склада садового инвентаря. А за складом дядя Уайти и прочие выпивохи уселись на земле и пустили бутылку по кругу. Уайти сегодня пребывал в мрачном настроении и молча глазел на гостей за столом, стараясь следить и за происходящим там, и за движением бутылки, и бурчал себе под нос злобные умозаключения, которые, к счастью, были совершенно бессвязными. Я заметил Доу Лафурнэ и Каппину тетю Джози. Еще тут были тетя Стар и мать Зака, а с ней младшие братишка и сестренка Зака. Но ни Зак, ни Энгус, ни Каппи еще не подъехали. Мне не хотелось спрашивать, куда они запропастились – а вдруг у них была какая-то задумка, поэтому я тихо выкатил велосипед из-за гаража и умчался. Я почти не сомневался, что отсутствие Каппи как-то связано с Зелией – и точно: когда я подъехал к церкви, мне навстречу попались Зак и Энгус, которые медленно, зигзагами съезжали с холма. Но Каппи с ними не было.

Он остался дома, объяснил Зак. Они договорились встретиться на кладбище, когда стемнеет. Мы трое никак не могли смириться с гнетущим подозрением насчет тех двоих, хотя сами распростились с мечтой о Зелии в первый же день знакомства. И мы поехали обратно на праздник, а там уже танцоры лихо отплясывали джигу на траве, и бабушка Игнасия выдавала свои фирменные коленца. Мы наелись до отвала, потом втихаря стащили несколько бутылок пива и опорожнили их в пустые банки из-под лимонада. Мы попивали пивко, слушали оркестр и глазели, как дядя Уайти в танце прижимает к себе Соню, а потом стемнело. Отец сказал, что мне пора возвращаться домой, и я не стал спорить. Въехав во двор, я привел к себе в комнату Перл и уже засыпал, когда услышал, как вернулись родители. Тихо переговариваясь, они поднялись по лестнице наверх, а потом вошли оба в свою спальню, как бывало раньше. Они закрыли за собой дверь, и, услышав знакомый щелчок замка, я понял, что все в порядке.