Луиза Эрдрих - Круглый дом

Вот если бы все так и оставалось – как раньше – и напавший на маму умер бы за решеткой! Вот если бы он покончил с собой. Но я не мог жить с этим «если бы».

– Мне надо знать точно, – сказал я отцу на следующее утро. – Ты должен сказать мне, кто этот «дохляк».

– Скажу, когда смогу, Джо.

– А мама знает, что он может выйти на свободу?

Отец приложил палец к губам.

– Вообще-то нет. Да! Но мы с ней об этом не говорили. Из-за этого она может опять вернуться к прежнему состоянию, – поспешно добавил он. Его лицо исказила гримаса, и он дотронулся пальцами до лица, словно хотел стереть эту гримасу.

– Я присмотрю за ней, а ты следи за ним.

Отец кивнул. Помолчав, он встал и, тяжело ступая, двинулся к своему письменному столу. Пока он рылся в кармане в поисках ключа, я смотрел на его беззащитную коричневую лысину в обрамлении седого полумесяца волос. С недавних пор он стал запирать один ящик, но теперь отпер его и вынул из него папку. Он открыл папку, шагнул ко мне и, достав из папки сделанный в полицейском участке снимок, вручил мне.

– Мама еще не знает, стоит ли рассказывать кому-то, – произнес он. – Так она решила. Поэтому и ты никому не говори.

Симпатичный мужчина, не красавец, крепкий, с бледным лицом и черными блестящими глазами, зрачки большие, так что белков не видно, – два живых сгустка ярости. Рот полуоткрыт, два ряда безупречно белых зубов, красные ниточки губ. Это был мой клиент. Тот, кому я залил полный бак бензина накануне своего последнего дня работы на заправке.

– Я его знаю, – сказал я. – Это Линден Ларк. Он приезжал на бензозаправку Уайти.

Отец не смотрел на меня, но его челюсть напряглась, и губы сжались.

– Когда?

– Наверное, незадолго до того, как его взяли.

Отец забрал фотографию и сунул ее в папку. Я видел, что одно только прикосновение к фотографии жгло его ладонь – такую болезнетворную энергию излучало это изображение. Он швырнул папку в ящик и застыл, глядя на разбросанные по столу бумаги. Потом приложил к сердцу сжатый кулак, расправил пальцы и затеребил пуговку рубашки.

– На заправке Уайти…

Я слышал, как мама возится в огороде. Она забивала в землю тонкие колышки рядом с кустами помидоров на грядке. Потом она будет рвать старые тряпки на узкие тесемки и привязывать ими колкие душистые стебли к колышкам, чтобы разрастающиеся побеги могли по ним взбираться вверх. На кустах уже появились ядовито-желтоватые звездчатые листочки.

– Он изучил законодательство, – тихо сказал отец. – И знает, что мы не можем его задерживать. Надеется избежать наказания. Как его дядька.

– Ты о чем?

– О линчевании. Ты знаешь.

– Это же давно было, пап.

– Двоюродный дядька Ларка был в группе линчевателей. Вот откуда, думаю, эта ненависть.

– Интересно, а ему вообще известно, что у нас об этом еще помнят? – спросил я.

– Мы поименно знаем всех, кого повесили. Мы поименно знаем всех, кто вешал. Нам даже известно, что мужчины, которых линчевали, не были повинны в преступлениях, в которых их обвиняли. Местный историк раскопал в архиве документы и доказал это.

Мама уже собирала инструменты. Они звенели у нее в ведре. Потом подсоединила шланг к крану и стала поливать огород и цветы. Струя воды мягко шуршала, двигаясь справа налево и обратно.

– Все равно он от нас не уйдет, – заметил я. – Правда, пап?

Но отец неподвижно уставился на письменный стол, словно сквозь его дубовую столешницу и обложку папки мог видеть ту фотографию, и не только ее, а еще и другие фотографии или отчет о давней зверской расправе, которая все еще бередила души.

После смерти матери Линдену Ларку достался ее фермерский дом на окраине Хупдэнса. Он время от времени жил в этом старом двухэтажном коттедже, некогда окруженном цветочными клумбами и огородными грядками. Теперь-то, конечно, участок зарос травой, и к тому же его опоясали желтой полицейской лентой. Полицейские с собаками несколько раз прочесали дом и участок, поля и леса вокруг фермы – и ничего не обнаружили.

– Майлу не нашли, – сделал я вывод.

Мы с отцом беседовали вечером того же дня. В доме было тихо. Я вел свою игру. Вернувшись, он на этот раз все мне рассказал. Губернатор Южной Дакоты, который хотел взять приемную дочку, уверял, что действовал через социальную службу Рэпид-Сити, – и это подтвердилось. Тамошние чиновники показали, что месяц назад или около того кто-то, вроде бы мужчина, оставил спящую малышку в детском кресле в машине около мебельного отдела гипермаркета «Гудвилл». К одежде подкидыша была прикреплена булавкой записка, сообщавшая, что ее родители погибли.

– Это ребенок Майлы?

Отец кивнул.

– Маме показали ее фотографию. Она опознала ребенка.

– А где мама сейчас?

Отец удивленно поднял брови.

– Я ее высадил у работы.

Через несколько дней после того, как мама опознала ребенка, она снова вышла на работу. В ее офисе скопилась гора документов: заявления об установлении кровного родства с членами племени, запросы от жаждущих узнать происхождение своих бабушек, в частности, не являются ли те потомками индейских вождей, ходатайства от взрослых, покинувших резервацию в детстве и взятых в приемные семьи и отторгнутых от своих племен, то есть по сути похищенных у родителей работниками государственной социальной службы, а еще было немало просьб от тех, чьи родители отказались от своих индейских предков, но чьи дети желали восстановить утраченные связи с племенем, для чего собирались провести отпуск в резервации и поискать здесь свои родовые корни. Дел у нее было по горло. Это не считая толп лоботрясов, привлеченных соблазном шальных выигрышей в нашем казино. Пока Ларк сидел в КПЗ и пока малышке ничто не угрожало, мама могла спокойно работать. Прошло несколько дней нормальной жизни – ну, скажем так, нормальной до поры до времени. Как мы слышали, девочка сейчас находилась у бабушки с дедушкой – Джорджа и Авроры Вулфскин. Ее отдали им на попечение насовсем или по крайней мере до возвращения Майлы. Возможного возвращения. Но на четвертый день мама сообщила отцу, что хочет поговорить с Габиром Олсоном и специальным агентом Бьерке, потому что теперь, когда малышка вне опасности, она вдруг вспомнила, где лежит та папка.

– Хорошо, – сказал отец. – Где?

– Там, где я ее оставила, – в машине под передним сиденьем.

Отец вышел и скоро вернулся с тонкой папкой в картонной обложке.

Они снова уехали в Бисмарк, а я остался у тети Клеменс и дяди Эдварда. Все украшения ко дню рождения Мушума уже сняли. Алюминиевые банки сплющили. Листья на ветках беседки высохли. В доме тети Клеменс и дяди Эдварда вновь воцарились тишина и покой, но дух веселья никуда не исчез, потому что к ним продолжали приходить люди и поздравлять Мушума. Не только их родственники и друзья, но вообще все, кто знал старика, а еще студенты и преподаватели местного колледжа. Многие приносили с собой магнитофоны и записывали его воспоминания о старых деньках или просили поговорить на метисском наречии, на оджибве, на кри или на всех трех языках одновременно. Но им он рассказывал немного. Его самые интересные истории звучали по ночам. Я спал рядом с ним в комнате Иви. В час или два ночи я просыпался и слушал его рассказы.