Джим Крейс - Мелодия

Только с обменом первыми ударами в шатре и за некоторое время до появления на сцене молодого Седрика Лекскскс поняла, что ее захромавший сосед не будет петь этим вечером. Глупо с ее стороны было считать, что он появится. Ей не приходить сюда нужно было, а спасать его.

И потому юная Лекскскс, самая несносная из обитательниц «Кондитерского домика» (по крайней мере, для других его обитателей), слезла со стены городского сада, откуда она могла видеть, что творится внутри концертного шатра, хотя и под углом, и всего лишь узкую полосу, и протиснулась через толпу безбилетников, давивших вперед в надежде посмотреть вблизи потасовку, а может, и принять в ней участие. Она знала короткий путь на набережную через Хламы и Хамы – не совсем тот маршрут, которым шел Бузи, но похожий. Она вышла бы этим путем на набережную в то же место у старого аквариума. Путь ей предстоял нелегкий. Уже опустилась темнота. Уличных фонарей в тех местах не водилось. А тот свет, который был (из окон), располагался низко, мигал и почти не проливал своего сияния наружу.

Конечно, ей нужно было держаться подальше от таких мест. Эти улицы были опасны. Она не только могла упасть и ушибиться, она рисковала подвергнуться нападению, ограблению, в особенности в такой вечер, частично освещенный луной, когда ее силуэт будет время от времени виден. Но Лекскскс никогда не боялась нападения. В школе ее никто никогда не задирал, хотя она была странной девочкой, а такие часто становятся объектом насмешек и приставаний. У нее был острый язычок, и она вполне могла им себя защитить. Любые синяки, которые она получала, заживали быстрее, чем раны, которые она могла нанести словами, если ее доставали. И в любом случае, чего ей бояться горожан, которые обитают на этих темных улицах? Не больше, чем богатых молодых людей, которых она видела в шатре – с жирными лицами, перекормленных и ухоженных. Она уж предпочтет провести вечер с семейством из Срамов, чем приблизится к одному из этих залитых светом баров, у дверей которых стоят мужчины с карманами, набитыми деньгами, и смотрят на проходящих мимо женщин. Этого удовольствия она имела достаточно, проходя мимо, выносила их суждения насчет ее внешнего вида и фигуры. «Нет, спасибо, Толстушка», – сказал ей мужчина всего несколько дней назад, когда она появилась в поле его зрения. «Найди себе белочку», – сказала она под смех его товарищей. Нет, она уж лучше будет избегать широких улиц и бульваров, на которых, в особенности по субботам, попадаются не знающие берегов мужчины.

Всего за двадцать минут Лекскскс добралась до сада Попрошаек. Перед садом стояли машины с включенными фарами и городские автофургоны. За воротами она увидела фонари констеблей с длинными ночными и более короткими дневными дубинками наготове. Этим вечером подходили к завершению выселения. Вскоре сад будет закрыт для всех, кроме летучих мышей. Она перешла на темную сторону улицы – появляться на виду у констеблей никогда не разумно. Перед ней семья попрошаек с пакетами и одеялами в руках направлялась к набережной, а там, если позволит прилив, они смогут выкопать углубления в гальке за ветрозащитой, где, как они надеялись, их не будет видно. Всего несколько сотен шагов – и она сама будет дома и в безопасности.

На что надеялась Лекскскс или чего опасалась, когда вошла на общий двор между «Кондитерским домиком» и виллой Бузи и принялась стучать в дверь его кухни? На то, что он не умер, конечно, хотя вероятность этого не исключалась. И это определенно было бы его наиболее основательным предлогом для того, чтобы не явиться на концерт. На то, что он, вероятно, улегся в кровать и его нужно согреть и накормить? С этим она могла бы справиться. Что он сумасшедший старый хрыч, которому нравится, когда его ждут, а он находит дешевое удовольствие в том, чтобы не появиться? Она могла бы понять такое поведение. У нее отец был таким. На то, что его поразила какая-то болезнь? Она тогда вызовет ему врача или «Скорую». Но больше всего надеялась она на то, что найдет старого и интересного человека, которому всего-то и нужно, что чье-то общество. И что он пригласит ее выпить. От прогулки по городу у нее пересохло во рту, и от алкоголя она бы не отказалась.

Бузи не стал спускаться вниз, чтобы впустить ее, когда она простучала в его дверь в последний раз. Чувствовал он себя недостаточно хорошо, чтобы снова таскаться по лестнице. Он открыл маленькое окошко в спальне, окликнул ее, спросил, чего ей надо. Она полусидела на его мусорном бачке в ожидании ответа на свой стук и гладила одного из котов – тощего и серого. Она подняла голову на дребезжащее окно и одарила его своей странной улыбкой. Он ничего не мог с собой поделать – вспомнил последнее дикое существо, которое видел там, и почувствовал, что эта молодая женщина и мальчик как-то связаны.

– Так в чем дело? – крикнул он.

– Я хочу посмотреть внутренности, – сказала она. Ей пришлось на ходу выдумывать причину своего появления. Может быть, причин для беспокойства никаких и не было. – У вас такие же, как и у меня? Я имею в виду дом. Не ваши внутренности. – При одной мысли об этом на ее лице появилась гримаса.

Бузи, конечно, удивился и заподозрил что-то неладное. Зачем ей видеть его дом изнутри? Он вполне мог допустить, что коварства Джозефа Пенсиллона хватило на то, чтобы подослать ее для… для чего? Попытаться внушить ему, что человек столь старый и немощный, каким он должен казаться в этот вечер, будет иметь преимущества, живя в меньшем доме? Его племянник мог подкупить кого угодно. Поэтому он почти не говорил с ней, когда они переходили из комнаты в комнату. Она, на его взгляд, демонстрировала преувеличенный интерес. Дело обстояло так, словно, готовясь сделать то, за что ей было обещано вознаграждение, она осматривала виллу, отмечала ее высокие потолки и тяжелые двери, древние поскрипывающие половицы и прогибающиеся оштукатуренные стены, ее призрачную солоноватую влажность, общее ощущение заброшенности и неухоженности, запах, трудные лестницы, полузабытые комнаты и, наконец, огромные затраты, которые потребуются, чтобы придать всему этому современный вид.

– Я сам собираюсь съехать отсюда, – сказал он, испытывая ее реакцию, когда они дошли до коридора между тем, что в его мальчишеские годы было его музыкальной комнатой, и гардеробной родителей. – По крайней мере, подумываю об этом.

– Что, хотите продавать?

– Да, как и виллу «Кондитерский домик». – Он почти повторил слова, которые она сказала ему несколько дней назад на улице. – Ее сносят. Под строительство. Место великолепное, как крошки печенья.

– Но ведь вы здесь родились, правда?

– Да, родился – в этой самой спальне, которая выходит в коридор, где мы стоим. На этой самой кровати.