Анатолий Новиков - Календарные дни

Как только состав остановился, парень выскочил, не прощаясь. Мелькнула через минуту белая его рубашка и пропала в бревнах.

— Смотри, портсигар оставил, — сказала Женя. — Спасибо, что пришел. Боялась я чего-то… Иди сюда, Витюша, — позвала она в полутьме.

Витька сидел не шевелясь, боясь понять, что может произойти сейчас. Кто-то искусными руками рвал в нем ненужную уже, бесформенную пелену детства, которая только мешала, сковывала теперь, особенно после всего, что произошло, да и должно было произойти, а он все еще топтался в смятении у начала, одновременно страшась потерять привычное с утробы матери состояние согласия с миром, приданое его с первого крика на плоской земле, и подчиняясь неумолимому, жестокому в справедливости бегу времени, родовым обязанностям мужчины, — да, теперь он должен поступать как взрослый — все время, всю жизнь, и страшно было еще оторваться от теплой спасительной пуповины незнания, а тут еще жесткий остов соломы впился в спину, и надо было освободиться…

Над уснувшей тайгой прокричал длинный технологический гудок тепловоза.

В загородный ресторан вошли, как демократы, в чем были — в свитерах, в слегка стоптанных башмаках, в гордом стеснении. Взяли заливное с хреном и большой графин.

— Дух праздности унылой — вот кто подстрекает тебя. Не поддавайся на фальшивку, — уговаривал дядя Толя.

— Переведу тексты, чтобы мудрость народная понятнее стала, — тыча вилкой в осторожную петрушку, сосредоточивался на деталях Данчутка. — Поймут люди — полюбят.

— Не через уши это понимают! — осаживал паренька архивариус. — Новое и старое через душу к нам вламывается. Ухо-то и услышит, а душа вдруг да промолчит.

— Можно потише беседовать? — поинтересовался тихо официант — это уже к Дану.

Гуков увлекся — натура была такая. Стал кричать о любви к народу, о просвещении народа. Когда им счет принесли наконец, он запретил дяде платить, калькулятор требовал, потом норовил настоящий английский бокс показать и чуть-чуть каратэ. Пока дядя расплачивался, Дана вывели сильно, но на улице он снова к дяде пристал:

— Берем бутылку на спор! Так. Ты берешь — я два стакана на себя беру. Идем в подворотню и там строго кон-фе-ди-ци-аль-но выпиваю бутыль «коленвала»!

— Братан день рождения отмечал, — уговаривал за углом дядя Толя таксиста. — Чуточку перебрал, но надо домой его доставить по адресу.

— Хоть в республику Принсипи, — ответствовал зрелый водитель. — На счетчике лишь бы настучало и чуть сверху.

В машине Дан спал, как ребенок. Мужики так и втащили его, сонного, на второй этаж.

— Сколько исполнилось? — пытал дядю обозленный водитель. — А ведь ему еще расти и расти — как потом поднимать будем? Он что — гиревик?

— Между прочим, паренек стихи пишет, — уклончиво отвечал дядя Толя.

— Такие, верно, и стихи тяжелые, — пробурчал водитель.

Дядя Толя возвратился домой поздно. Он прошел, держась за бок, в комнату и рухнул на диван. Печень разбухла до размера небольшого цеппелина — ибо дядя не пил по слабости тела. Перепуганная старушка откачивала его целебными отварами, а постоялец все про какой-то дух наговаривал.

— Чем себя калечить-то, дал бы парню книжицу какую, — ворчала старушка. — Вон сколько их у тебя!

Приятели встретились через месяц почти. Как обычно, Черничкин лениво шаркал ногами по скверу, так же равнодушно оглядывал прохожих — вот чего ненавидел в нем Гуков, как, впрочем, и в других: апатии, скуки, неразвитости душевной и интеллектуальной.

— Так и ходишь весь день без цели? — укоризненно спросил Дан. — Делом бы, старик, занялся каким. В человеке всегда должен сидеть бес цели.

— Отдыхаю, мне в техникум на занятия через день, — виновато улыбнулся Черничкин и лениво поглядел вслед девушке. — Пошли, где веселят, у меня деньги есть.

— Начальник, беда!

В окно упорно стукали. Леонид Песков, молодой директор животноводческого — на три тысячи коров — хозяйства, сел на кровати, нашарил сонной рукой выключатель и врубил электричество. Было только четыре часа. Смертельно хотелось спать — вчера сопровождал районное начальство по отделениям и домой заявился поздно. Опять подолбили в стекло, и голос старшего механика Поздеева, прозванного за неуемное любопытство «шнырем», повторил тревожно:

— Леонид Маркович! Выйди, дело нехорошее!

Натянув костюм, не забыт был и галстук в синий горошек, директор шагнул в зябкое утро. Светлело, и над поселком начинала роиться трудовая жизнь: ухал с воем двигатель, скрипели сенные двери, дежурно покрикивала домашняя птица. Над знакомыми обжитыми звуками торжествовал непривычный шум. Как будто на дальнем берегу реки стегали, озлясь, стальными прутьями по гулкому рельсу, и этот тягучий звон, пробив редкое полотнище тумана, втягивался в дремотные дворы и порядки.

— Какого там… стряслось? — недовольно спросил Песков у суетившегося около «Нивы» инженера. — Какого овоща, Поздеев, ты отдых мне рушишь? К обеду дозорные из области приедут, а у меня голова на отлете.

Поздеев перестал сумятиться, аккуратно вставил в проем автомобильной дверцы широкое рябенькое лицо («Шнырь, шнырь и есть», — подумал директор) и, пришептывая, осведомился загадочно:

— Договор, Леонид, подписывали с «грачами»? Идите теперь, разбирайтесь!

Песков соорудил на лбу резкую административную морщину, по-ребячьи закусил губу. Вон с чего покалывало вчера в левой половине груди! Было дело — помнил. Года три тому назад, когда принял это большое, но экономически истонченное владение. Тогда, в работной ярости, он был готов воздвигать, реконструировать, латать и сбивать совхозные объекты любым макаром, лишь бы скорее получить отдачу, вернуть мужикам уверенность, а их самих подтянуть к земле. В этой горячке и засветили молодого руководителя два кучерявых носатых «грача». Закружили, запорошили клятвами-обещаниями, истомили южными объятиями. Изладил тогда Леонид договор с ними, расписался собственноручно и круглой печатью накрыл свиток тот. Однако в документе конкретные работы не обозначались и сроки тоже, лишь срединные фразы, дескать, обязуемся бригадой строить нужные объекты, а попутно производить средний-мелкий-текущий ремонт сельскохозяйственной техники и инвентаря.

Да с того времени много воды с самосплавным наземом кануло из коровников, много и добротно поставлено было стараниями курьинцев, и уже забывать стал директор о шабашниках.

— Перво-наперво, поверю вам секрет, Леонид, — нудно вязал механик, выруливая на заречный тракт, — что они такие же бессарабцы, как я тибетец. А ежели поверить, что они прямиком из той области, так я — из Иокогамы.