Бернис Рубенс - Я, Дрейфус

У Мэтью были новости.

— Увы, мы лишились одного свидетеля, — сказал он.

— Эклза? — спросил я.

— Нет, Эклз вызван в суд. Он там будет. Я о Джоне Коулмане. Он исчез ночью. Похоже, сбежал. Его дом в деревне выставлен на продажу. Никто не видел, как он уезжал, никто не знает, где он.

— Этого человека я подозревал с самого начала, — сказал я. — Причин особых не было. Я просто ему не доверял. В тот день, когда он пришел к нам на чай, он, должно быть, уже планировал мой крах.

— Не именно твой, — сказал Мэтью. — Ты просто оказался подходящей мишенью.

Он обнял меня.

— Встретимся завтра, — сказал он. — Все вместе. Мы так надеемся! Даже Люси. Она чуть было не купила новую шляпку. Но удержалась.

Той ночью я почти не спал, но мне приснился странный сон — будто костюм на мне не сходится. Он оказался слишком тесен, и я проснулся как раз, когда стали отлетать пуговицы.

Мне принесли завтрак, с лишним, заметил я, куском хлеба. Мне разрешили принять ванну, охранники наблюдали, как я бреюсь, как надеваю костюм.

— Вам идет, — выговорил один.

А второй сказал:

— Удачи!

Это были те самые охранники, которые молча и равнодушно наблюдали, когда меня избивали во дворе. Но я простил их, подумав, впрочем, не слишком ли я рано их прощаю. Оставалось еще немного времени до поездки в суд, и я нисколько не удивился, когда ко мне заглянул начальник тюрьмы.

— Я пришел пожелать вам всего самого хорошего, — сказал он и протянул мне свежую газету. — Будет что почитать, пока вы ждете.

Я почему-то с радостью и интересом стал просматривать заголовки и тут наткнулся на один — он меня как громом поразил.

УЧИТЕЛЬ ЧАСТНОЙ ШКОЛЫ НАЙДЕН МЕРТВЫМ

Не читая дальше, я уже знал, кто это. Новость меня взволновала, и я могу, ничуть не сожалея и не раскаиваясь, признаться, что статейку я читал с некоторым удовольствием. «Тело Марка Эклза, возглавлявшего кафедру истории в одной из лучших частных школ Англии, было найдено вчера поздно вечером в его номере в „Отел де ла мер“ в Марселе. Подозрений в насильственной смерти нет».

Самоубийство Эклза может сыграть мне на пользу в суде, подумал я, но более всего я был доволен тем, что хотя бы в чем-то справедливость восторжествовала.

Когда наконец за мной пришли, чтобы отвезти в суд, я пребывал в прекрасном расположении духа.

Пожелайте мне удачи, мистер Уолворти.

Давно я не видел то одеяло. Интересно, подумал я, неужели то же самое, провонявшее запахом пота и испуга, и попытался представить, сколько невинных или виновных людей укрывало оно, когда их вели в суд. Но на этот раз я не собирался под ним прятаться. Что бы ни вопили плакаты перед зданием суда, за что бы ни ратовали те, кто их держит, я войду в зал суда с гордо поднятой головой, поскольку я невиновен и был невиновен всегда. Но теперь я куда меньше боюсь.

Когда фургон сбавил скорость и мотор тихонько заурчал, я услышал хор скандирующих голосов. Я разобрал слова, когда мы остановились. «Свободу Дрейфусу! Свободу Дрейфусу!» Вылезая из фургона, я разглядел плакаты — про мою невиновность. От благодарности меня даже в дрожь бросило.

Меня повели в комнату, где нужно было ждать начала. Я вспомнил, как подкашивались у меня ноги, когда я впервые шел на заседание суда, тогда я запинался на каждом шагу от отчаяния. Теперь же я чуть ли не бежал. Мне казалось, что я иду на представление, что у меня главная, звездная роль и лучшие места. Я не осмеливался думать о развязке драмы. Она должна была случиться в конце спектакля.

Меня там ждала Ребекка, и впервые за много лет я подумал о Саймоне Познере, моем прежнем адвокате, который так бездарно меня защищал. Мэтью никогда о нем не упоминал, и я предполагал, что их дружбе пришел конец. Ребекка радостно меня приветствовала. Похоже, она волновалась не меньше меня.

— Мы лишились Эклза, — сказала она.

— Знаю. Прочел в газете сегодня утром.

— Для нас это не потеря, — сказала она. — Его самоубийство можно расценить как признание вины. Так что нам это только на пользу.

— У него была семья? — спросил я. Мне вдруг стало жаль его.

— Нет, только друзья, — сказала она. — Так называемые друзья. Некоторые из них будут сегодня в суде.

И я снова почувствовал себя в театре. Я уже знал сюжет и большую часть действующих лиц, но актеры на эпизодические роли и статисты мне известны не были. И мне не терпелось занять место в первом ряду.

Снова длинный коридор, но на этот раз я чуть ли не летел по нему, несмотря на то, что меня крепко держали под руки. Меня отвели на мое место сбоку. Оно было отгорожено решеткой, но уже не казалось мне клеткой. Я не так чувствовал себя в изоляции, в карантине, я воспринимал все как репетицию освобождения. Зал суда казался мне небольшим и приятным. В кошмарах, которые мучили меня в камере, зал уголовного суда раздувался до огромных размеров, из всех стыков сочились ложь и предубеждение, и все хотели моей крови. А это помещение было удобным, с уютной площадкой в центре. Приличного вида зрители расположились в партере. Они смотрели на меня с некоторым любопытством, и я не боялся встретиться с ними взглядом. Мы все встали, когда появились трое судей, и я ожидал, что сейчас приглушат свет и представление начнется.

Я не намерен подробно описывать начало заседания. Я воспринимал все эти процедуры как режиссерские указания, инструкции о том, как придерживаться сюжета и не развалить спектакль. Ребекка зачитала обвинение, а именно: апеллянт осужден за убийство Джорджа Тилбери. Мне понравилось, как меня стали называть. Я больше не был «заключенным». Я чуть меньше зависел от других.

Я посмотрел на государственного обвинителя, это был тот же любитель повращаться. Но выглядел он иначе. Казалось, что он уже устал, подавлен, его лицо говорило о поражении. Ему явно сообщили о новых доказательствах, и свое появление на заседании он расценивал как простую формальность.

— С вашего позволения, уважаемый суд, — начал он, — я выступаю по поручению короны. — Лицо у него вытянулось — он словно сожалел, что корона дала ему такое поручение. И затем он тихо и с бесконечной тоской сделал ошеломительное заявление: — Корона не имеет возражений против апелляции.

По залу пронесся гул удивления, послышался возбужденный шепот. Неужели публике не сообщат, почему сняты обвинения, не расскажут о доказательствах, подтвердивших мою невиновность? Им нужно было увидеть воочию, как творится правосудие, и судьи понимали, что правила должны быть соблюдены.

— Я учту ваше мнение, — сказал главный судья. — Но решение принимать или отклонять апелляцию принимается нами и только нами. По этой причине мы заслушаем показания свидетелей.