Бернис Рубенс - Я, Дрейфус

Она проводила его до двери.

— Я скоро увижусь с Альфредом, — сказала она. — Он будет рад узнать, как вы нас поддерживаете.

— Вы увидите совсем другого человека, — сказал Сэм. — Он теперь больше в ладу с самим собой. Осмелюсь даже предположить, что у него бывают и счастливые моменты.

По дороге в контору Сэм прошел через местный парк. Вдалеке, на детской площадке, он разглядел Мэтью, Питера и Джин, они качались на качелях, в такт друг с другом, все выше, выше, выше — будто ничто извне не могло изменить их жизнь. Они словно неслись в то время, где нет прерывистого дыхания, тяжких вздохов, слез, и только когда качели остановятся, они заметят, что тучи сгущаются.

Естественно, мы с Мэтью ходили в деревенскую школу родителей. Мы ведь и жили там. И хотя никакими преимуществами мы не пользовались, мы там были счастливы. Мэтью младше меня, и все детство я был его защитником. Теперь роли в некотором смысле переменились. После того как меня арестовали, он охраняет меня и негодует не меньше моего. Он писал прошения и ходатайства, но главное — он теперь защищает Люси и детей. Я люблю его все больше. Мистер Уолворти, а у вас есть брат? Если есть, вы понимаете, какого это рода любовь. С ней ничто не сравнится. В ее языке нежности нет слов, выражающих ожидания или нарекания, она никак не осуждает. Братская привязанность — это кровная связь, данная Богом при рождении. Отрицать или игнорировать ее — все равно что отрицать гены.

В одиннадцать лет я стал учиться в средней школе в Кентербери, где продолжали обучение большинство детей из нашей сельской школы. Год спустя туда же пошел Мэтью. Это была школа англиканской церкви, и много внимания уделялось религиозным наставлениям. Каждое утро на общем собрании мы пели не меньше двух гимнов. И в каждой песне неминуемо звучало слово «Иисус». Но я его никогда не пропевал. Слово казалось мне слишком исключительным. Вместо него я произносил «Бог», и, хотя оно не вписывалось в размер, это было слово, объединяющее любого и каждого. Но произносил я его шепотом. Думаю, Мэтью делал то же самое. Сейчас я удивляюсь — откуда же пошло желание избежать этого слова. Должно быть, от родителей. Из их уст я этого слова никогда не слышал и, возможно, заметил его отсутствие и что-то заподозрил. Им как-то удавалось его избегать, и теперь мне грустно думать, как они всю жизнь притворялись, вознося почести богу, имя которого они даже произнести не могли. Какой-то уголок сознания родителей так и остался неизменным, они прикусывали язык перед запретным словом, и это табу мы унаследовали с генами. Оно неодолимо.

В школе мы учились хорошо. Оба. Мы сражались, и часто с наслаждением, с теми предметами, которые сейчас даже не преподают. Грамматика, синтаксический разбор, лексический анализ — этим увлекательнейшим темам теперь, похоже, просто нет места в учебной программе, и мне жаль, что мои дети будут этого лишены. Мистер Уолворти, а у вас есть дети?

После Кентербери мне удалось получить стипендию в Оксфорде, и я поступил в педагогический колледж. Год спустя Мэтью отправился в Манчестер учиться на инженера. Это была первая разлука в нашей жизни. До этого я и не подозревал, какой важной частью меня он является, думаю, он чувствовал то же. Мы регулярно друг другу писали, но я скучал по тому, как он улыбается, как пожимает плечами, как толкает меня локтем в бок, по всем тем движениям, которые понятны без слов. Со временем он женился, через несколько лет женился и я. Но связь между нами осталась столь же крепкой.

За долгие годы учебы у меня появилось немало друзей. И мы долгие годы поддерживали связь — переписывались, ходили друг к другу в гости, устраивали встречи выпускников. Все казалось таким незыблемым. Пока не начались мои неприятности. Письма перестали приходить. Все отказывались от меня, от знакомства со мной. За исключением тех, кому мое падение принесло выгоду. Тех, кто выставил наше знакомство напоказ. Тех, кто продавал свои убогие рассказы в газеты. Я УЧИЛСЯ В ШКОЛЕ СО ЗЛОДЕЕМ — гласил заголовок в одной из них, ДРЕЙФУС — ТОТ ЕЩЕ СТАРОСТА! — в другой. Эти статьи меня больно задевали. Они были в основном чистой выдумкой, а подавали их злобно и кровожадно. Больше всего мне было больно за Люси и за детей. Но они не теряли веру в меня. Ни на миг. Это я не выдержал. Это я потерял надежду. Случались даже минуты, кошмарные минуты, когда я и впрямь верил, что виновен во всех тех грехах, в которых меня обвиняли. У меня было странное чувство, что мне легче быть виновным. Это будет почти что освобождением. Что моя вина станет обоснованием жестокого наказания. Сколько дней я сидел в камере и говорил себе, что совершил то, что, по их словам, я совершил. И твердил так, пока это не превратилось в ежедневную мантру. Но убежденности в ней не хватало. Поэтому я заменил ее на фразу «Я невиновен». На эту фразу у меня убежденности хватало, но она не давала надежды. Она просто злила меня, и я много дней выхаживал свою ярость, метаясь взад-вперед по камере. Потом, благодарение Богу, Люси разрешили меня навестить, и я перед ее доверием и лучащейся верой почувствовал себя предателем. Она спасла меня от меня же саморазрушительного, и теперь я снова целостен, целостен в своей невиновности. И непоколебим.

Иногда начальник тюрьмы дает мне газеты, разрешил пользоваться радио. Первые несколько недель я его не включал. Гордыня не давала, потому что я и представить не мог, что в мире происходит что-то важнее моего заточения. Но когда мне доставались газеты, я прочитывал то, что хоть немного будило мой интерес, и потом мне хотелось узнать, как развиваются события. Тогда мне пришлось включить приемник, и с тех пор он почти не умолкал. Так что я au courant [7] В курсе ( фр. ). текущих событий. Сейчас я слежу за выборами в США, но главным образом меня интересует Ближний Восток. Каждый вечер я жду новостей оттуда, а когда их не бывает, вздыхаю с облегчением. На мой взгляд, хорошие новости из этого региона приходят крайне редко. А под хорошими новостями я подразумеваю те, которые благоприятны для моей стороны. Для Израиля. После того, что со мной произошло, я ни на какой другой стороне не окажусь никогда. Да, эта сторона не всегда права. Меня приводят в ужас те ошибки, которые она порой совершает. Но я хочу, чтобы Израиль выжил, иначе те, кто обвинил меня, будут в некоем переносном смысле оправданы.

Несправедливый приговор был вынесен судом в то время, когда израильтяне из страха пошли в наступление на Западном берегу [8] Имеется в виду Западный берег реки Иордан. , в ходе которого погибло и получило увечья множество палестинцев, в том числе дети. В газетах эти действия справедливо осуждались, люди выходили на демонстрации. Но к ним присоединились и другие, и все с унаследованным, укоренившимся или благоприобретенным антисемитизмом нашли для своей ненависти новое слово. Это было слово антисионизм, и под таким названием их ненависть к евреям приобрела вполне респектабельный статус. Я был искрой. Имя «Дрейфус» стало генератором.