Александр Строганов - Стравинский

А, может статься, нет никакой спирали. Мироздание засыпает и пробуждается, затем вновь засыпает и вновь пробуждается. В долгом сне, как положено, затеваются крылатые гипотезы, приставучие мелодии, тысячелетние свары и прочие прелести да пакости.

Поутру мироздание, как положено, приняв дождь, принимается населять своими затеями жизнь. Примется, так как сейчас, по достоверным приметам оно спит. Совсем недавно, буквально на наших глазах задремало. По достоверным приметам зреет храп. Не трудно себе представить, что это будет за храп, впрочем, экстрасенсы достаточно подробно описали его.

Несмотря на сон ноосферы, у отдельных её представителей, у меня в частности иногда, не скажу, чтобы часто, видимо по привычке, возникают разнообразные фантазии. Скоро, наверное, это пройдет, но пока еще возникают. Например, хорошо бы напоследок придумать что-нибудь этакое, чтобы, когда наступит храп, не было так страшно, как в поговорке, страшно невтерпеж.

Или там, в поговорке, речь шла о замужестве?

Тему замужества разовью чуть позже, а вот рифма, согласитесь, получилась сочная, хоть и нестандартная…

страшно – невтерпеж.

Хорошо бы придумать, например анекдот или байку.

Эх, умел бы я составлять куплеты, цены бы мне не было!

Увы! Анекдот свалять – идея несбыточная. Я вообще сомневаюсь, что анекдоты придумывают люди. Не я один сомневаюсь.

Объясниться. Пояснить. Надобно. Отступаю от собою же установленных правил и поясняю. Давно нужно было это сделать. Тогда бы не возникали вопросы «что», да «зачем», да «почему».

Итак. Выгляните в окно иллюминатора минут через пятнадцать после взлета. Когда вата небесная уже пройдена. Что видите? Можно назвать это шелком? Нет? А я бы рискнул. Теперь понятно, в чем смысл?

И хорошо бы начать с этого поганца Ницше, который, чего уж там, многих смутил, расстроил и вдохновил, который… Начать, предположим, так…

Открыл и закрыл…

Открыл, прочитал первую фразу, и больше не открывал. И никогда больше не открою, ибо…

Или сразу суть…

Видели его усы, этого самого Ницше?

Сразу суть…

Натуральный таракан.

И всё.

И ни слова о нем больше.

Пара фраз – а Вельзевул низложен.

С этим тараканом, кажется, угадал в десятку, в самое яблочко!

Одна точная фраза и усатый меднолицый Вельзевул низложен!

И попран!

Каково?

В принципе можно было бы вообще больше ничего не писать. Но на байку не тянет. Недостаточно. Пропадет фраза. Жаль. Надо бы как-то развить. Итак.

Видели его усы? Этого самого Ницше? Натуральный таракан.

Что дальше?

Байка – плохо. Баек и без меня хватает. Среди шоферов и рецидивистов я встречал таких мастеров баек, куда мне с ними тягаться?

Взять того же Ницше. Хотя он и таракан, но в байках дока.

Спр’осите – за что его так-то? Ответ – за то самое! Твердо так, с металлом в голосе…

За то самое !

Чтобы впредь не возникало соблазна задавать уточняющие вопросы.

За то самое!

Или вот, еще лучше, обожаю этот оборотец…

Хотелось .

И всё. И попробуй что-нибудь мне предъяви после такого-то аргумента.

Откровенно говоря, я смертельно обижен на этого Ницше. За эту вот самую первую фразу. Не осмелюсь повторить. За ту фразу, что лишает каких-либо надежд одним махом.

Надежда должна оставаться. Во что бы то ни стало. Надежда пульсирует. Как голод. Или радость. Зачем? Не знаю.

Сочинять с такой пульсирующей надеждой внутри по идее не положено. В особенности в наше блеклое время.

К слову, поэты, как правило – очень грустный народ, а самые лучшие стихи – те, что навеяны беспролазной печалью.

Опять стихи. Зачем здесь поэзия? Причем здесь поэзия?

А о чем вообще речь?

Плевать. Хочу. Намерен сочинить, придумать, вспомнить кое-что. Выудить, сверить, проверить. Зачем? Для кого? Не знаю. Для себя.

Хотя я теперь склонен к созерцанию. Таким как я теперь уже ничего не остается кроме созерцания.

Нам, чьи ноги помнят твист и болгарские сигареты, портвейн и Болгарию саму… Стоп. Что значит, ничего не остается ? Да разве есть на свете ценность значительнее созерцания? И создан ли более значительный персонаж, чем Обломов Илья Ильич, который… что?.. Который – всё. Наше всё. Как Пушкин.

Пушкин и Обломов – недурная компания. Африканец и вельможа.

Итак.

В точности как обожаемый Илья Ильич, я склонен теперь к созерцанию. И самосозерцанию. По большому счету, склонен к пустоте (привет Стравинскому С. Р.). Склонен к пустоте в самом яхонтовом значении этого слова. К пустоте, пустотам, ибо пустоты – это детали. А что может быть приятнее для сочинителя, чем собирание и нанизывание деталей? Включая пустоты.

Кругом триединство и пустоты. Уже и сам устал. Но что делать, когда это так?

Склонен к пустотам, паузам, в то же время, к беседам с собаками, включая воображаемых собак, весьма полезных для письма и вообще весьма полезных во всех смыслах. В особенности их глаза.

Вот, казалось бы, фраза абсолютно не сочетается с предыдущими фразами. Выпадает и трещит петушком на трамвайной дуге. Однако же мне так захотелось, я и вставил. Это и есть свобода, не та мнимая свобода, когда орут и толкаются. В особенности в трамваях моего детства. Или на площадях моей юности.

Перед сном беседуйте со своими питомцами. Возьмите за правило. Хотя бы перед сном.

Так что же всё же, сочинительство или созерцание?

А совместить нельзя? Совместить нельзя. Уж тут уж что-то одно. Или сочинительство или созерцание. Нельзя. Где угодно, кроме изящной словесности. Изящная словесность потому и называется «изящной», что сочетает несочетаемое…

Они сошлись, волна и камень, стихи и проза, лед и пламень…

Теперь понятно, что имел в виду Александр Сергеевич?

Вот, кстати, к слову пришлось. О чём они там говорили на Сенатской площади? Ну, пока стояли, мерзли?

Вчера Архип достал щуку килограммов на семь , например.

Или.

Третьего дня двадцать пять рубликов проиграл… да казённых.

А потом – бах! и нет Милорадовича! Михаила Андреевича. Вольтова дуга истории.

А сочинение? что сочинение? Мне нравится перебирать буквы, слова. Просто так. Без цели и задач.

А в беседах с собаками таится огромный смысл.

Прежде старухи из чулок коврики вязали. Из чулок, тряпочек разных. Дивные коврики. Теплые, пастельные, как сама старость, поскольку старость – ничто иное, как изнанка детства. Не удивляйтесь, если вы уже встречались с этими ковриками. Коврики из чулок и бродячие собаки – неизменные мои персонажи, кочуют от сочинения к сочинению.

Еще Цусимское сражение. Часто размышляю о нем. О Милорадовиче и Цусимском сражении. С детства. Думаю, например, а что если бы все сложилось не так, а иначе. Или просто представляю себе, вот они идут, отливая серебром: «Князь Суворов», «Ослябя», «Аврора»…