Александр Строганов - Стравинский

Граф осторожно взял в зубы Алешеньку и друзья потрусили в сторону психиатрической больницы.

39. Львица. Мечта

тостуй несвобода без прелести выпей

от мира сего не от мира сего

усни и проснувшись из прелести выпей

восторга вкушая восторг помяни

прощай нетерпение мясо на лапах

свобода прощай несвобода прости

ударит хвостом и ложится на лапы

львица бездонная львица мечта

покой улыбается ил беспристрастен

шерсть беспристрастна охота мертва

охота мертва в головах на подушке

на ночь на лето на тысячу лет

львица бессонная холод и зной

утоплен в зрачке полыхает покой

лежит обесточен прости несвобода

дыханье твое пахнет илом и вой

уколет вино и на кончике пальца

каплей остынет заноза и зной

упокоение Упанишады

усекновение раны сквозной

тостуй несвобода впотьмах разливая

прелесть желание сливки греха

невеста бездонная исчезновение

когти и пыль пустоты и труда

во рту подержи посмакуй несвободу

свобод опрокинь оживляет стакан

кровью искрит успокойся и выпей

боли не будет уже никогда

40. Сторож и человек-оркестр

Повадился человек-оркестр окна бить. Уж и сам не рад, а остановиться не может. Оконных дел сторож ему и говорит. – Прыгни, да и дело с концом.

Э-э, – думает человек-оркестр. – Прыгну, тут ты меня и подметешь. В таком деле спешить нельзя. А пойду-ка я наперед с кошечкой-недотрогой посоветуюсь.

А у самого пакость в голове вертится, зреет. Без затей проказник никак не обходится.

А кошечка-недотрога, следует заметить, к тому времени усы, хвост да лапки поменяла. Не в первый раз, так что теперь, как говорится, на воду дует.

Человек-оркестр, хитрый, бестия, к ней с молочком. Ему невдомек, что голубушка уже и на воду дует. А рассуждает егоза следующим образом, – Порадую кошечку, она от молочка-то разомлеет, тут я ей в ушко дудочку и суну.

Оно, может быть, и хулиганство, но музыкальное. Потому и обходится чаще всего без головомойки. Хотя пострадавших уже немало: и дятел-кофейник, и увалень древесный, многодетное семейство лизунов гладкоголовых… всех не упомнишь.

– Когда желудок полон, да с дудочкой в голове, оно и за рыбкой уследишь завсегда.

Рассуждает так-то, мысленно сам себе аплодирует, колесом ходит, про метлу уже забыл.

Игрун, конечно, но в сущности человек неплохой, цельный.

– Доброго здоровья, кошечка, – говорит. – С тем тебе и гостинец, и просьба, рука руку моет.

– За здоровье благодарствуйте, – отвечает кошечка, – но в долг не даю, так как материальным больше не интересуюсь, страдала многократно, да и пустое все это. А молоко сам пей, если пенки тебе не противны.

– Вижу, у тебя усы новые? Хорошие усы, новые.

– Не только усы. Я вся преобразилась. Удивляюсь, как это ты меня узнал. Немного расстроилась даже.

– Какая-то беспокойство затевается. Давеча пожарные подрались, женщины вышли с полотенцами. Сторож по окнам шастает. Не слыхала?

– Схоронись на время.

– Подскажи как? Душа-то играет. Громко.

– Уж тут что-то одно.

– Играет, поет. Я же ей не прикажу. Я вот что думаю, может быть, беруши вставить?

– Все равно подметут, даже не сомневайся.

– Сарказм и строгость. Вот что назвал бы я в первую очередь, когда меня попросили бы охарактеризовать кошачье племя.

– Торопишься. Обидно.

– Так это же в сердцах.

– Обмануть хотел? Ну, что же, давай свое молоко, готовь дудочку.

– Клюнула, что ли? Не может быть. Слишком умна. Задумала что-то. Про дудочку я тебе ничего не говорил.

– А зачем говорить, когда она у тебя изо всех щелей торчит?

– Что, в самом деле, готова моего молочка отведать? Но почему, скажи? Сгорю от любопытства.

– Откровенный разговор предлагаешь?

– Предлагаю.

– Ну, что же? Откровенность за откровенность. Люблю впечатление произвести. Это выше меня.

– Вижу, здесь что-то не так.

– Давай-давай свое молочко. Горячее?

– Уж как повелось. Кипяток. Так что пенка еще не образовалась.

Человек-оркестр протягивает кошечке бидон. Кошечка открывает крышку, тянется к молочку, но останавливается, – Только ты сначала прыгни.

– Как это? О том речи не было. Точнее, разговор был, но не с тобой.

– А какая разница?

– Ловушка. Так я и знал… Погоди-ка, да ты кошечка ли? Я к кошечке-недотроге шел. А ты кто?

– Еще не решила. Может быть, мур, может, сентябрь, а, может быть, Макаренко. Но не март – точно. Заводи свою волынку, горе луковое.

– Что, опять «Времена года»?

– Все лучше, чем окна бить.

– Это как посмотреть.

Мораль.

Не всяк тот кошечка, что на окошке греется.

Сказал: и то суета, и это.

Приходится признать, сколь долго бы не болел, как бы ни готовился, когда приходит смерть, ожидаемой радости не наступает. Возвышенного, торжественного чувства сродни вдохновению, того чувства, что всякий раз охватывает тебя при встрече с прекрасным, не наблюдается. Напротив, имеет место некоторая растерянность и недоумение. Озноб немного, легкое покалывание в конечностях, мелькание мушек перед глазами, небольшая слабость, испарина немного, позывы к мочеиспусканию. Спазмы совести и ложные воспоминания. Запах побелки и приставшая ватка. Как при взлете взлета космического корабля, дирижабля или поезда. Хочется пожаловаться или попросить.

Пунктир. На дне молитвы.

Погода такая: зима. Там зима и здесь, оказалось, зима. Вот объявил, теперь открываю дневник. Первые дни вел дневник. Теперь вредное это занятие забросил за вопиющей бесполезностью. А прежде заполнял исправно. От смятения и полного отсутствия впечатлений долго не мог сообразить, кто я. Гадал. Канцелярский работник? Может быть, служащий почтового отделения? Почтальон? Что-то в этом роде вертелось в голове. Первоначально такие фантазии посещали. Или синоптик. По первым строчкам – натуралист. Рассуждал так: если утром объявят построение – скорее всего военный. Но вот что такое утро?

Далекий путешественник.

Открываю ежедневник, читаю.

Погода такая: зима. Там зима и здесь зима. Зима. Там, где зима. Там где я – зима. Там где зима – и я. И там зима, и здесь зима. Разница в один такт. Повсеместно.

Дневник нотный. Так что, скорее всего, писал музыкант. Вероятно валторнист. Почему? Вопросов много. Ответы часто невпопад. Вот вспомнил – из оркестрантов всегда выделял исполнителя на треугольнике. Всегда восхищался литаврами и керогазом. Еще был примус. Примус помню отчетливо. Голубые язычки. Волшебство. Зима. Голубые язычки. Домочадцы. Соседи. Терпкие. Чуть слышно. Жизнь возвращается. На потолке проступают разводы. К мерзлому окну липнет детская ладошка и нос.