Вильям Козлов - Дети ада

Дятлы к кормушке не подлетали, по-видимому, считали ниже своего достоинства, но сверху, со скворечников, посматривали на синиц и воробьев с явным пренебрежением. Предпочитали склевывать привязанное к ветке сало. Конечно, работяги они удивительные! Мало того, что день-деньской стучат в лесу, так, вернувшись домой, каждый раз деловито обследуют скворечники: простучат вдоль и поперек, только щепки летят. Один раз я весной снял обе долбленки и зашпаклевал лишние отверстия. Каково же было мое удивление, когда зимой снова в скворечниках засветились аккуратно продолбленные в тех же местах круглые дырки. Летом дятлы никогда не подлетали к занятым скворечникам.-

Услышав в лесу на лыжной прогулке близко стук дятла, я останавливаюсь и отыскиваю глазами его среди заснеженных ветвей. Дятел по спирали медленно продвигается по сосновому стволу к вершине. Упираясь жестким хвостом и откидывая маленькую точеную голову с блестящими горошинами-глазами, стучит и стучит по стволу. Мелкие сучки и коричневая труха просыпаются на снег. Работает пестрый дятел истово, не жалея сил. Иногда голова его в красной шапочке так быстро мелькает, что в глазах рябит. Продолбит дырку, отодвинется от нее, наклонит голову и внимательно обозреет дело клюва своего. Любуется не долго, поднимется повыше и снова гулко застучал. На человека он не обращает внимания, может, боковым зрением и видит меня, но вида не подает. И потом он то на виду работает, то уходит на другую сторону ствола.

Я не люблю рано вставать, потому что слишком поздно ложусь. Раз уж разговор о птицах, то я принадлежу к разряду «сов», а не «жаворонков».

Одно время даже работал по ночам, но потом поломал это правило: все-таки по утрам, разумеется, не тогда, когда еще занимается рассвет, работается лучше на свежую голову. А вот с интересной книжкой я читаю на постели до часу ночи и до двух.

Чтобы меня синицы по утрам не будили, я стал с вечера насыпать им в кормушку еды, но скоро понял, что это не выход: кормушкой тут же заинтересовались ночные «гости». Однажды я проснулся от ужасающего грохота и визга. Выскочив на крыльцо, увидел улепетывающего опрометью соседского пса и валяющуюся на снежной тропинке сорванную кормушку. Хитроумная псина и ростом-то невесть какая большая, умудрилась вскарабкаться по бревенчатой стене и грохнуться оттуда вместе с противнем. Я приколотил его повыше, но теперь спать мне не давали кошки, которые с царапаньем и мяуканьем тоже забирались в кормушку.

Пришлось мириться с тем, что каждое утро вместо будильника меня поднимают чуть свет синицы.

Поработав за письменным столом до двух дня, я в любой мороз отправляюсь в сосновый бор на лыжную прогулку. Иногда за мной увязывается соседский пес Пират. Он бежит по лыжне, часто круто сворачивает к кустам, но, провалившись по брюхо в рыхлый снег, снова выбирается на колею. Когда я, взобравшись на холм, собираюсь спуститься в лощину, Пират не желает уступать лыжню, а мне не хочется наезжать на него. В конце-концов я научился прогонять Пирата с лыжни: с вершины холма начинаю кричать, размахивать палками и пес нехотя стал отступать в сторону, когда я с гиком несся прямо на него.

Маршрут мой был всегда один и тот же: по огороду, мимо бани на пригорке, я выбирался по проложенной мною лыжне к лесу, который начинался сразу за околицей. Деревня, где я живу, небольшая, двенадцать дворов. Метрах в двадцати от последней избы я сворачивал направо, лыжня тянулась вдоль проселка через холмистую местность до железнодорожного переезда. По обеим сторонам высоченные сосны. Мне то и дело приходилось вскарабкиваться на гору, зато спуск был стремителен, ветер холодил колени, добирался через толстый свитер до тела. Съезжая с крутой горы, нужно было соблюдать осторожность, потому что совсем близко к лыжне подступали толстые сосны и ели.

У переезда я опять сворачивал направо и некоторое время скользил по откосу вдоль железнодорожного пути. Мне очень нравилось, стоя наверху, наблюдать за приближающимся по лесному коридору от станции Опухлики в сторону Невеля, поездом. Железный нарастающий гул я слышал давно, видел, как над зазубренными вершинами сосен белыми ядрами выскакивают тугие клубки пара. В морозном воздухе они долго не расползались. Наконец, на путях показывался в туманной мгле черный лоснящийся локомотив. С ближайших к откосу ветвей начинали срываться комки и мягко падать в чистый снег, оставляя неглубокие кратеры. Поезд долго проходил мимо, скорость его на кривой с подъемом была невелика, заснеженные товарные вагоны, нагруженные платформы проплывали мимо, прерывистый грохот и железный лязг ширился, наполняя лес звоном и была в этом своя неповторимая мелодия.

Проводив взглядом прямоугольник с красным фонарем последнего вагона, я продолжал свой путь. Выйдя к лесному озеру, которое ровным белым полем расстилалось внизу, я несколько раз скатывался с горы вниз. В том месте, где кончался берег и начиналось озеро, образовался естественный трамплин. Случалось, я падал с него и кувырком летел в сугроб, из которого торчали камышовые метелки. Откуда ни возьмись, на меня сходу налетал Пират, мохнатый, с короткой мордой, и начинал ошалело лаять, думая, что я с ним играю.

Зимой птиц в лесу мало. Мелькнет среди сосен небольшая стайка синиц и исчезнет, зато пестрые озабоченные дятлы стучат повсюду. Возле сухостойных деревьев весь снег усыпан коричневыми крошками, отслоившейся красноватой корой. Я заметил, что дятлы не стучат одновременно, когда пускает пулеметные очереди один, другие прислушиваются, будто по звуку оценивают его работу. Закончит один, начинает стучать второй, третий...

В будние дни редко кто попадется мне навстречу на лесной лыжне, а вот в выходные лыжники часто встречаются. В двух километрах отсюда Дом отдыха «Голубые озера». Так что моя лыжня всегда накатана. Правда, в сильный снегопад она начисто исчезает и приходится заново ее прокладывать. Кстати, если долго нет снега, то лыжня быстро «стареет», на нее налипают сосновые иголки, сучки, образуется наледь. А в бурю вообще вся оказывается заваленной лесным хламом, да и весь снег в бору испещрен сучьями, иголками, корой. За долгую зиму моя лыжня помногу раз стареет, умирает и после снегопада вновь возрождается.

Сосновый бор зимой далеко просматривается, в овраги намело голубые сугробы, редкие звериные следы иногда пересекают лыжню и исчезают в глубине бора. Чьи они, я не знаю. Скорее всего, лисицы, потому что других хищников в нашем лесу не водится. Есть еще лоси, но их круглые и глубокие следы я встречаю редко.

Месяца два в Опухликах на свободе жил молодой длинноногий лосенок Гриша. Черный с белым. Лесорубы принесли его из леса совсем маленьким, выходили и он привык жить среди людей. Впрочем, он выглядел на улице диковинным существом из другого мира: голенастый, высокий, с горбоносой мордой, выразительными печальными глазами и двумя вспухшими серыми желваками на широком белом лбу, где должны были вырасти рога, он бродил возле продуктового магазина и ждал, когда его чем-нибудь угостят. Брал хлеб и булку из рук, кивал в знак признательности. Раза два приходил в нашу деревню, чаще пристраивался за лошадью молоковоза, запряженной в сани. Так и трусил следом из Опухлик до деревни. Обходил дворы, останавливался у ветхих калиток и бил в снег длинной ногой, мол, я пришел, угощайте, люди добрые!..