Вильям Козлов - Дети ада

Метель началась в сумерки. Я почувствовал это, когда затапливал печку: вдруг в дымоходе завыло, засвистело и дым пахнул мне в лицо. Правда, тяга вскоре наладилась и печка весело запела свою новую песню, не похожую на прежние, но ощущение тревожности во мне осталось. Даже сквозь двойные рамы в дом задувало, в окно кто-то настойчиво скребся. Когда снаружи разноголосо запело, засвистело, завыло, я оделся и вышел из дома. Ни неба, ни земли я не увидел: сплошная бело-серая круговерть. Сарай всего-то в десяти шагах, но и его не видно. Далекими желтыми пятнами светятся окна соседского дома. Антенна на крыше развернулась в другую сторону и раскачивалась.

На деревню обрушилась настоящая февральская метель. Холод проворной змеей скользнул в рукава полушубка, опоясал поясницу и выполз из воротника рубашки. Я, было, поднял руку, чтобы покрепче нахлобучить шапку, как она безмолвной ночной птицей круто взмыла в воздух и пропала. Я кинулся с крыльца во тьму и увидел, как моя ондатровая шапка рыжим зайцем скачет по снежному насту к забору. Хорошо, что на ее пути оказался столб, проваливаясь по пояс, я добрался до нее и, вытряхнув снег, снова покрепче надел.

Всего одну ночь бушевала метель, но когда я на другой день отправился на лыжную прогулку, я не узнал лес: кругом валялись вдоль и поперек поваленные деревья, огромные обломанные ветви. Они во многих местах перекрыли лыжню. Настоящий бурелом! Бедные деревья, облепленные смерзшимся снегом, не выдержали такой тяжести и в метель стали переламываться, как тростинки. Некоторые огромные сосны выворотили корнями пласты бурой земли. И дико было видеть в ослепительной снежной белизне зияющие чернотой рваные ямы. Красноватые корни намертво держали землю в своих искривленных когтях.

Бывало, увидев тайком кем-то спиленную сосну или березу, я при случае корил односельчан за браконьерство, а тут сотни, тысячи деревьев за одну ночь погублены! И винить было некого: жестоко поработала сама мать-природа. Там, где лес был разрежен, пало немного деревьев, а где густой — изрядно. Может, таким образом природа, убив одни деревья, дала вольготную жизнь другим? И погибли слабые, а сильные, крепкие, остались стоять?..

Какой, должно быть, ночью стоял здесь пушечный гул, треск! А сейчас снова тихо, наконец-то появилось над железнодорожным откосом неяркое зимнее солнце. Желто-белая, с розовыми прожилками, расщепленная плоть деревьев заблестела, замерзшие мутноватые сгустки смолы вдруг стали янтарно-прозрачными. На одной из обломанных и косо воткнувшейся в снег сосновой ветке покачивалось аккуратное, выстланное слежавшимся пухом, птичье гнездо. В растопыренных корнях поваленной сосны желтел пустыми ячейками овальный осиный кокон.

Много, видно, бед принесла не только бору, но и лесным жителям февральская метель.

Зимой стремительно совершается переход от дня к ночи. Как-то я возвращался на своих двоих из Опухлик в деревню — я туда за хлебом хожу — а это всего три километра через бор и на моих глазах прямо на лесной дороге день и ночь повстречались и тут же разминулись: день исчез, а ночь властно вступила в свои законные права. Я еще днем миновал околицу большого поселка Опухлики и уже порядочно углубился в сосновый бор. Косые лучи заходящего солнца пронизали его насквозь, на верхних, красноватых, ветвях изумрудным блеском вспыхивали проткнутые зелеными иголками крупные комки снега, трепетала на ветру отслоившаяся золотистая тонкая кора молодых сосен. Снег уже испещрили сучки и труха. Разбегались заячьи следы. Мои неторопливые шаги извлекали валенками из примороженного утоптанного снега пронзительный скрип. Воздух прозрачно-холодный, он паром клубится у лица, ресницы и брови заиндевели. Я то и дело осторожно тру рукавицами уши, но клапаны зимней шапки опускать не хочется.

Небо над головой чистое, зеленоватое, высокие медлительные облака не загораживают багровый диск зимнего солнца. Впереди трусит лошадка, запряженная в розвальни. Среди белых молочных бидонов виднеется коричневый пуховый платок возницы. Железные полозья саней тоже издают тягучий скрипучий звук. Лошадь встряхивает головой, фыркает. Белый лес стоит тихий, торжественный, солнечные лучи выстлали дорогу широкими желтыми полосами. Когда я наступаю на них, в глаза будто ударяет желтая молния, так ярок и вместе с тем холоден, зимний солнечный свет.

Я поднялся на белый холм, спустился, а когда снова взошел на очередной пригорок, то желтые полосы втянулись в лес, вершины сосен и елей напоследок полыхнули жарким багрянцем, небо надо мной из зеленого стало смутно-серым, будто перед вьюгой, придорожные сугробы плотно окутались густой синью, в последний раз тоненько пискнула синица и стало еще тише. Лошадь свернула на развилке вправо и вскоре исчезла среди побеленных снегом серых стволов. Маленькие, в пышном белом убранстве, елки явственнее обозначились в синих сугробах. Слева неожиданно открылось заснеженное озеро, которое здесь называли Бычий глаз. На середине чернела сгорбившаяся фигурка человека с шестом в руках. Это Мягкий добывал из- подо льда осот для свиней. Рядом с прорубью возле санок мокро зеленела лохматая куча водорослей.

Я еще раз поднялся на холм, медленно спустился — извилистый наезженный проселок то вскарабкивался на пригорки, то скатывался в лощины, по сторонам которых темнели заросшие осинником и вереском глубокие овраги. В них уже поселилась ночь. До Холмов оставалось не больше полукилометра, когда стало совсем темно. Уже слились в сплошную стену стволы деревьев, маленькие елки с длинными голыми маковками спрятались в сугробах, вроде бы и дорога стала уже — ее сплющил бор. Еще чуть радужно поблескивал след полозьев, оставленный санями, а над головой густо замерцали звезды. В той стороне, где скрылось солнце, еще какое-то время виднелась багровая полоска, она становилась все уже, бледнее и скоро тьма поглотила ее. А в противоположной стороне зеленые с белым макушки сосен вдруг мягко серебристо засветились и буквально, будто из-под земли величественно выкатилась яркая, чуть смазанная с одного боку, луна.

Я хорошо знаю, что в наших лесах нет волков, однако мои глаза помимо воли внимательно ощупывали придвинувшиеся деревья, искали меж стволов зеленые огоньки звериных глаз, не замечая, я прибавил шагу, слух мой обострился, я уже слышу какие-то шорохи, вздохи, треск сучков. Я вспоминаю, что в эту пору начинается гон лосей. А вдруг рогатый исполин вымахнет из оврага и, сверкая бешеными, с краснотой, глазами, устремится на меня? От кого-то слышал, что лоси в эту пору опасны, могут и на человека налететь. Невольно прижимаюсь к самому краю дороги — тут совсем близко деревья... Трудно даже представить, что мне, городскому человеку, придется лихорадочно карабкаться на дерево. А от разъяренного лося — это единственное спасение.