Сергей Яковлев - Советник на зиму

Дома ждала голодная Даша, и он решил отложить посещение паспортного стола на потом. Похоже, спешить было некуда, требовалось обдумать ситуацию на свежую голову и поискать нешаблонные ходы.

За обедом Несговоров обмолвился Даше о вечернем визите к большому чиновнику. А чтобы она не просилась с ним и не капризничала, добавил строго, что ее зачисление в школу — дело непростое, и сегодня он как раз попробует об этом похлопотать.

Щупатый привел Несговорова к солидному дому в одном из тихих переулков центральной части города, в двух-трех кварталах от театральной площади: с полуколоннами, тяжелой лепниной на фасаде и каменными трубачами по углам крыши. Зашли в парадную дверь, по широкой лестнице с чугунными перилами поднялись на второй этаж, где была квартира Асмолевского.

— Почему не живете в башне? — осмелился спросить Несговоров, когда Щупатый представил его хозяину и пробормотал что-то о былом студенческом братстве.

— А там холодно! — быстро нашелся Асмолевский, уже интонацией давая понять, насколько равнодушен он к этому овеянному легендами и завистливыми слухами месту. — Плохо топят, все казенное, неуютно как-то… Да и компания, честно говоря, мне не по душе.

Со студенческой поры он мало изменился: тот же вздернутый лоснящийся носик на круглом лице, та же светленькая пушистая шевелюра… Разве что пополнел и раздался, стал осанистее.

— Если вы меня спросите, как можно сегодня всех накормить, одеть и обуть, я вам честно отвечу: не знаю, — тихо, но отчетливо и выразительно заговорил Асмолевский, когда гости угомонились и расселись полукругом на заранее приготовленных стульях. — Где поселить бездомных — не знаю. Как упрятать в тюрьму головорезов, откуда взять лекарства для больных, на какие средства учить детей читать и писать — не знаю, не знаю, не знаю. И никто не знает. Спросите губернатора, он вам ответит то же самое: не зна-ю!

Никто из присутствующих, вероятно, не мог ни о чем спросить губернатора, уже больше года на публике не показывавшегося, это было исключительной привилегией личного секретаря, поэтому слушали, раскрыв рты.

— Значит ли это, что надо оставить все как есть и сидеть сложа руки? — продолжил Асмолевский. — Не значит. И теперь я открою вам государственную тайну.

На губах у него заиграла многозначительная усмешка. Гости переглянулись и тоже заулыбались.

— Да, это большой секрет, но ваш покорный слуга его разгадал. У нас все плохо. У нас ничего нет. Но вот мы с вами сидим здесь, почему-то живые, и беседуем. А когда выйдем на улицу — убедимся, что по ней тоже ходят живые люди. Те самые, которых давно не лечат, не учат, которым не платят зарплату. Почти у каждого из них дома есть холодильник, а в нем продукты. Откуда? Вот она, государственная тайна, на которую все закрывают глаза. Почему бы не поучиться у наших горожан, не взять их частную экономику за основу при разработке, положим, городского бюджета? Вместо того чтобы критиковать все и вся, давайте спросим у них, у вас, у себя: как мы ухитряемся выживать?

Кто-то зааплодировал. Разрумянившийся Асмолевский торжествующе перебегал быстрыми глазками от слушателя к слушателю. Несговоров жадно прищурился: ему захотелось немедленно взяться за портрет самоупоенного мальчика в светлых кудряшках на фоне голубой стены, этакого перезрелого Мики Морозова… Но Асмолевского портила его усмешка: ядовитая, высокомерно-снисходительная, наводившая на мысль о болезненной жестокости ее обладателя.

— Чтобы этому учиться, все-таки нужны, наверное, какие-то кадровые перемены, обновление власти? — хрипловато подсказала рослая рыжая девушка с тяжелым подбородком, в которой Несговоров признал местную телеведущую.

— Ваш покорный слуга ходит в чиновниках вторую неделю. Вы полагаете, пора менять? — отпарировал Асмолевский.

Некоторые опять захлопали, засмеялись.

— А если серьезно — если серьезно! — то я не революционер. Я сторонник эволюционного развития. Сегодня очень легко завоевать популярность, собирая вокруг себя недовольных. Таких, с позволения сказать, политиков немало в совете. Я к их числу не принадлежу. Если вы присмотритесь внимательно к нашему народу, то заметите, что он по натуре очень консервативен. И это хорошо, в этом наше счастье. Народу нужен безусловный авторитет, которому он готов довериться целиком. На небесах это Бог. В семье — отец. Если мы начнем разрушать авторитет отца, каков бы он ни был, мы взамен не обретем другого. Это невозможно биологически. То же и с гражданской властью. Я за то, чтобы власть была для народа священна, лучше всего — чтобы передавалась по наследству. Мужику нужен царь-батюшка. Сегодня главная задача — защитить от нападок действующего губернатора, дать ему возможность достойно завершить свое правление. Если он стар, нездоров — заметьте, я этого не утверждаю — нужно помочь ему подобрать дельную команду, выбрать преемника… Но пора, кажется, переходить к закуске.

Под хлопки и одобрительный гул Асмолевский встал, скромно поклонился, давая понять, что деловая часть закончена, и широким жестом пригласил гостей к столу с бутербродами, накрытому в соседней комнате.

— Ты понял? — шепнул Несговорову Щупатый, жадно сметая со стола куски и высматривая глазами, чего он еще не попробовал. — Умница! Если ему дадут развернуться — мы спасены.

Компания подобралась разных возрастов, большей частью богемная, одетая с нарочитой небрежностью, но стильно. Несговоров потолкался в тесноте с надкушенным пирожком, желая присоединиться к беседующим, но разговоры, долетавшие до его ушей, были все какие-то странные. В одном месте спорили, как надо склонять: «бомжом» или «бомжем»? Рыжая телеведущая утверждала, что «бомжом» звучит энергичнее, а заодно отбивает противный запах, неизбежно ассоциирующийся с этим понятием. В другом вели речь о благородстве, и толстячок с брюзгливо отвислой губой доказывал, что настоящего аристократа можно распознать только на поле для гольфа. В третьем шла ученая дискуссия: рахитичный человечек с безволосой головой и бесцветными выпуклыми глазами обвинял народ в циничном безверии, ссылаясь на пословицу «На тебе, боже, что мне не гоже», а сутулый очкарик в мешковатом джемпере возражал, что пословица подразумевает отнюдь не Господа, но убогого человека, бедняка, которого в старину так и звали: небога…

Обмен короткими репликами на периферии четвертого кружка заставил Несговорова насторожиться.

— Где его нашли? — спросил кто-то.

— В подвале театра! — ответили ему.

Здесь в центре внимания была перевозбужденная девушка с рыхлым мучнистым лицом и большой грудью, в голубой широкополой шляпке с бантом. Нервно теребя свои тяжелые бусы, она вещала певучим голосом: