Владимир Ситников - Свадебный круг

«Если не станут подчиняться, пойду к Шитову и попрошу, чтоб назначал Крахмалева. Я так больше не могу», — тоскливо думал Серебров, но Шитов позвонил ему сам и сухо сказал, что в причинах бездействия разберутся потом, возможно, на бюро райкома партии. А теперь, принимая во внимание то, что «Победа» плетется в хвосте, решили направить в Ложкари бригаду шефов из Бугрянска. У «Труда» оторвут, а им пошлют. Серебров обиду стерпел. Раньше шефы у Маркелова не работали. Он взмолился, закричал отчаянно в телефонную трубку:

— Виталий Михайлович, у меня ничего не получается! Освободите меня! Ведь Федор Проклович вышел на работу!

— Не паникуй, — холодно ответил Шитов. — Когда надо, освободим. — И Серебров почувствовал в этих словах угрозу.

В тот же день прикатили два автофургона, наполненных веселой, пестрой публикой. Молодежь в спортивных костюмах, кедах. Серебров распределил шефов по участкам. Пусть рубят ветки для агрегата витаминной муки, вяжут веники.

С приездом шефов Ложкари стали шумными. Людно было в столовой и магазине. До утра гремела около Дома культуры музыка. Какой-то шеф захватил с собой магнитофон и включал его при каждом удобном случае. Поутру поднимались горожане часам к десяти. Да еще час уходил на завтрак и сборы. Выезжали на работу в самую жару. В березниках и осинниках слышался ленивый стук топоров, ширканье пил. Шла заготовка веток. У полыхающего жаром агрегата витаминной муки, напоминающего гигантский каток, появились бумажные мешки с мукой. Сдвинулась «Победа» с мертвой точки.

Когда Серебров вернулся в этот день в конторку, на крыльце его ждал дядя Митя. Он белозубо улыбнулся инженеру. По протекции матери Сереброва, Нинели Владимировны, Помазкину изготовили вставные челюсти с фарфоровыми зубами. Дядя Митя помолодел. Улыбался, ослепляя ложкарцев литой шеренгой резцов. Было в этой улыбке что-то по-восточному хищное.

Серебров хотел отпустить шуточку по поводу дяди Митиных вставных челюстей, но тот, перебив инженера, запричитал:

— Что делается-то, что делается-то, Гарольд Станиславович. Ведь из-за листиков деревья валят. Поглядел бы, цельные деревья валят. К чему? А ведь кормины-то в лесу полно. Много травы-то. Пропадет опять кормина, а деревья губим.

— Да ты что, дядя Митя? — озлился Серебров. — Где она, кормина? Голые луга.

— Дай покажу, истинный бог, покажу, — напирал на Сереброва дядя Митя и независимо от своей воли по-азиатски сверкал зубами. Не веря старику, раздраженный тем, что все его пробуют учить да наставлять, Серебров крикнул:

— Садись в машину!

Все равно надо было съездить в березняк и узнать, как горожане заготовляют ветки, не запарился ли авээмщик на агрегате витаминной муки. Того гляди от перегрева АВМ загорится. После такого ЧП не оправдаешься. А вообще-то не в свое дело ввязывается Митрий Леонтьевич. Клал бы печи да любовался своими зубами. И он, Серебров, хорош: катает старика, а бригада для заготовки соломы так и не подобрана. Вот-вот позвонят из управления сельского хозяйства, узнают, что ничего не сделано, и нажалуются Шитову.

— Гли-ко, — водя рукой по лобовому стеклу, показывал дядя Митя на стога сена, заготовленного колхозниками. — Вон у Зонова два, у Петьки Грузина один. Где берут-то — не с неба, поди?

Да, за домами, на осырках, стояли заботливо сметанные стожки сена. Люди успели сгоношить по стожку, а то по два.

— Давай до Егоринского логу доедем, — уже командовал дядя Митя. Серебров свернул по проселку к лесу.

— Гли-ко, лес-от — синь-порох, — вздыхал Помазкин, тряся бородой. — Давай дале, до той вон гривки.

Серебров, играя желваками, послушно доехал до перелеска, свернул по ложбине в тенистый отладок. Вышли. Здесь было прохладно, пахло грибами. Дядя Митя распоясался вовсе.

— Гляди, Станиславич, травищи-то! Разве это не кормина? — и начал рвать руками траву. Трава действительно тут оказалась высокая и сочная. В этой лесной прохладе даже цвели купавницы. Чудо!

— Ну а как эту кормину возьмешь? — придя в себя после удивления, спросил Серебров. — Машину не пустишь. Даже косилка «Кир-полтора» не пройдет. Пустой номер, дядя Митя, — направляясь к «газику», проговорил он огорченно.

— Дак неужели трава загинет? Раньше-то всю ее брали, по болоту лазили да брали, — взмолился дядя Митя. — Стариков, школьников поднять. На лошадках. Да неужели пропадет, да… — и чуть не всхлипнул, в отчаянии всплескивая руками.

Серебров не верил, что можно заставить людей косить вручную, что представляет ценность эта дурная трава. Если бы она была хорошей, разве бы Шитов заставлял колхоз заниматься вениками, ехать за дорогой чужой соломой?

— Едкое, скусное это сено, — доказывал Помазкин и просил завернуть в другие ложбины, где тоже стояли высокие травы. — Ежели это не кормина, дак чего надо-то! — возмущенно заключал он, с упреком глядя на Сереброва.

Теперь Серебров считал наивным то время, когда ему казалось, что легко и просто накормить людей, что все известно тут от веку: паши, сей, убирай. Теперь он понимал, что этот кругооборот — паши, сей, убирай — только канва, обманчивая определенность. Ни один год не похож на предыдущий, и надо быть провидцем, гениальным стратегом, чтобы получить корм для скота и хлеб. Умение это надо копить всю жизнь. И вряд ли ему, городскому человеку, стоило так легкомысленно браться за дело, которое требует потомственного опыта. Откуда ему знать, годна ли дикая трава, которой заросли ложбины, отладки и опушки, на корм скоту.

Надо было спросить об этом Федора Прокловича. Его он нашел в поле. Осматривал Крахмалев низкий, чуть ли не до щиколотки овес и качал головой.

— Через три недели, считай, страдовать придется, — проговорил он, почесывая седой бобрик. — А как — ума не приложу.

Серебров посадил Федора Прокловича в машину и свозил в Егоринский лог, на Коковихинское болото. Ходили молча, оттягивая разговор, потом Крахмалев попросил свернуть к старой брошенной деревне Лум, и здесь, в низинах, тенистых местах росли дикой силы травы.

— Стоит ли огород городить? — в упор спросил Серебров, глядя в глаза Крахмалева. Тот вскинул острый взгляд из-под белых нависших бровей.

— Если бы у нас народу было, как прежде, я бы сказал — стоит, — ответил наконец, примеряя к себе былины лисохвоста. Лисохвост был агроному по грудь.

— Ну а если оплату удвоить? Ведь привозная солома дороже сена обходится. Если пенсионеров, школьников поднять? — начал перечислять Серебров.

— Не знаю, — уклончиво ответил Крахмалев. — Если вывезешь, Гарольд Станиславович, твое счастье. Раньше мужик говорил: счастье, когда поедешь с возом сена и веревка не порвется. Выдержит гуж-то у тебя?

Не верил ни в него, Сереброва, ни в его затею осторожный Крахмалев.