Владимир Ситников - Свадебный круг

— Я могу ночью, — уступчиво сказал Серебров и поцеловал ее руку. — Ах, какое удовольствие!

— Нахал! Ох, какой ты нахал и ловелас, — покачала Вера головой, но в словах этих, пожалуй, было не осуждение, а удивление. — Знаешь, жениться тебе надо.

— На тебе?

— Нет, не на мне. Тебе, по-моему, безразлично на ком. Весна в тебе играет.

Серебров обиделся, но справился с обидой и подошел совсем близко к Вере.

— А знаешь, — вдруг рассмеялась она, садясь на прежнее свое место, — как тебя зовет Танюшка? Гайка. Где Гайка? Когда придет Гайка?

— Вот видишь, — схватился за эту ниточку Серебров и сел напротив Веры.

— По-моему, она считает тебя своим одногодком.

— Значит, ты должна мне разрешить с ней играть.

— Она стала забавная. Каждый день меняет имена. Сегодня утром проснулась и говорит: я не Таня, я Маша, а вчера она была Олей. Выдумщица.

В голосе Сереброва зазвучала гордость:

— Это в меня. Я тоже в детстве был выдумщик.

— Ну да, как будто я не могла быть выдумщицей, — вступилась Вера за право наследования своего характера. — А впрочем, наверное, в тебя. Ты ведь и теперь выдумываешь бог знает что.

Сереброву вдруг стало хорошо от этого признания его наследственных черт в Танечке.

В учительской, светлой и солнечной, было уютно, а главное — пусто, и такая была манящая, близкая Вера. По радио голос известной певицы советовал не доверяться в шальную погоду волнам, а больше всего коварному изменщику. Видя, что Серебров снова подвигается к ней, Вера погрозила ему пальцем.

— Тихо, изменщик коварный!

Лукавство, вдруг появившееся в ее глазах и голосе, только прибавило Сереброву решимости.

— Тс-с, — предупредила опять Вера. — Сядь!

На этот раз действительно раздались чьи-то шаги на лестнице. Вошел Валерий Карпович с постным, обиженным лицом, буркнул что-то не то Вере, не то Сереброву, сел за стол. Потом уж Серебров понял, что Помазок возмутился: «Почему, спрашивается, опять педсовет?»

— Очередной педсовет, — сухо объяснила Вера и нахмурилась.

Сереброву хотелось доказать Помазку, что у него с Верой все уже решено.

— Ну, ладно, я тебе позвоню, и тогда мы обо всем договоримся, — вставая, сказал он. — Проводи меня.

Возмущенная, красная, Вера вышла из учительской, чтобы снова сказать Сереброву, что он нахал.

— Правильно, — покорно согласился он.

Доехав до Ложкарей, Серебров поставил машину у конторы. Когда он принялся мыть в корыте сапоги, сверху, из окна, раздался вдруг пронзительный зов Маруси Пахомовой.

— Серебров, Серебров! — кричала она.

У Сереброва даже в ушах загудело. Стальной вибрирующий прут, а не голос.

— Сколько раз уж Григорий Федорович звонил из Бугрянска, — успокаивая рукой свою феноменальную грудь, заговорила Маруся. — В больницу его кладут. Вот и теперь вас зовет.

Серебров, не успев домыть сапоги, поднялся в приемную, взял трубку. В голосе Маркелова чувствовалась непривычная мрачность и даже унылость.

— Слушай, Гарольд Станиславович, — пробиваясь сквозь музыку, кричал он. — Меня положили в больницу. Оказывается, предынфарктное состояние. Еле выпросился к телефону. В общем, достукался. Колхоз я оставляю на тебя, давай соглашайся и проводи сев. Весна не тяжелая, сухая, все от техники зависит, а ты ходы-выходы знаешь.

— Не понимаю, — вырвалось у Сереброва. Он и вправду вначале не понял, что такое там городит председатель.

— Меня замещай, — раздельно повторил Маркелов.

Серебров опешил. Он стоял онемело и не знал, что сказать. Вид у него, наверное, был ошалелый.

— Чего стряслось-то? — спросила Маруся Пахомова. Сереброву показалось, что Маркелов разыгрывает его. Сидит у себя в расписном тереме и разыгрывает.

— Бросьте шутить, Григорий Федорович, — крикнул он.

— Какие, к Евгении Марковне, шутки? Верно, из больницы звоню. Завтра привезет Капитон мое распоряжение, а ты бумаги не жди — берись за дело. Вон как сушит. Влага уйдет. Запиши: завтра утром привезут недостающие семена, удобрения гранулированные вот-вот поступят. Не прозевай.

Серебров пошевелил в воздухе пальцами, Маруся догадливо подала ему карандаш и бумагу. Продолжая отказываться от неожиданного заместительства, он записал длинный перечень первоочередных дел. Надо же, какая прорва забот!

— Крахмалева, Крахмалева надо! Он ведь всегда вас замещал, — обрадованный тем, что нашел подходящего человека для замены, крикнул Серебров.

— Кабы можно было, — гмыкнул Маркелов. — Его на операцию кладут. Да я уж все согласовал. Шитов не возражает.

— Тогда Тимкина! — крикнул Серебров.

Маркелов, считавший самым ценным качеством специалиста разворотливость, теперь мрачно ругался, снова упомянув мифическую Евгению Марковну.

— Не до шуток, Гарольд Станиславович, ты же ответственный человек, а не Ваня темный. Берись без всяких разговоров. Я недели через полторы вернусь, и не заметишь, как время пролетит. Ну, все.

Серебров еще долго держал в руке трубку, словно ждал, что вслед за короткими гудками вдруг послышится гулкий смех Маркелова и тот скажет: «Ну, как — здорово я тебя разыграл?». Но трубка издавала отрывистое попискивание. Серебров взъерошил свои лохмы, налил воды из графина и приподнял стакан:

— За новоявленного заместителя!

Маруся неодобрительно покосилась на него.

Одно утешало. Впереди была спокойная ночь. Пока никто, кроме Маруси, не знает о его заместительстве, он свободен. Вдруг вызрело непреодолимо радостное и нетерпеливое желание сейчас же рвануть в Ильинское, к Вере. Но он не успел еще выйти из конторы, как примчавшийся из Крутенки шофер подал ему записку от Минея Козырева. Долгожданные гранулированные удобрения, те самые, которые они с адским трудом выколачивали, наконец прибыли.

Сев в «газик», Серебров замотался по Ложкарям, поднимая шоферов. Надо было сделать все аврально, как при Маркелове: выгрузить и привезти удобрения, чтобы уже завтра зерно ложилось в землю с гранулами и чтобы, по выражению Маркелова, у каждого зернышка-младенца была титька-кормилица. Время не ждало, и Серебров тут же разослал машины за трактористами. Пусть те, кто не занят еще на севе, сделают рейс на станцию.

Пришлось принести первую жертву. Вместо Ильинского Серебров повернул «газик» в Крутенку.

В жизни Сереброва, пожалуй, еще не было таких быстрых, мелькающих один за другим, сумасшедших дней. Заботы теснились бесконечной чередой, и, только впадая в провальный недолгий сон, вспоминал он о том, что опять не хватило тех заветных трех часов, которые нужны были, чтобы съездить к Вере. Он торчал в Ложкарях и Крутенке, а в это время в Ильинском Помазок, наверное, плел свои интриги. Серебров стучал на себя кулаком по столу — не давал разрастаться ревности. «Если что-то у нее ко мне сохранилось, то подождет», — логично рассуждал он, но логика эта была не в состоянии успокоить его.