Владимир Ситников - Свадебный круг

Как-то Серебров, увидя его одиноко шагающим по дороге, остановил машину. Помазок был не то в плаще, не то в халате, испятнанном краской. Он нес фанерный, вроде этюдника, ящик на брезентовом ремне. На лице Валерия Карповича прибавилось веснушек — они, были словно брызги от сурика. В потускневших глазах светилась ожесточенность. Видно, и от Сереброва ждал он вредных вопросов, поэтому сразу объяснил:

— Отпуск у меня, а я работаю. Очень даже удивительно — почему, да?

— Да, удивительно. Что же ты себя истязаешь? — откликнулся насмешливо Серебров.

— А очень даже ясно. У меня ведь бабки-миллионерши нет, а мне надо «Жигуленка» или «Москвича» купить. Я этого в секрете не держу, надоело всю жизнь стоять на обочине с поднятой рукой и глотать пыль.

— Не поешь разве теперь? — спросил Серебров с деланным интересом.

— А-а, — махнул расстроенно Помазок покрытой чешуйками краски рукой. — Очень даже невеселое занятие.

Видно, пришел Валерий Карпович к неожиданному для себя выводу, что прозевал он что-то в жизни. Судорожно наверстывая потерянное, он работал в школе и брался преподавать все — от физкультуры до математики, соглашался, если за деньги, изображать Деда Мороза на детских елках.

«Неужели Вера, умная женщина, не понимает, что не тот человек — Валерий Карпович?» — мучительно думал теперь Серебров, ведя машину по дороге в Ложкари.

Ему стало до того нехорошо и тоскливо, что он остановил «газик» и вышел на обочину. Неподалеку свежо и умыто стоял лес. Стволы осин, толпившихся в подлеске, были зелены от молодой весенней силы, хотя в распадках еще по-зимнему гребешками тянулись снежные суметы. Невидимые пичуги так отчаянно и задорно пели, создавая свой неведомо как организовавшийся оркестр, что Серебров поразился: птицы знали толк в музыкальной грамоте. В небе дисциплинированно, углами, плыли гуси. Серебров проводил их взглядом и сел в машину. Он вдруг подумал, что не отдаст Веру Помазку и что должен поехать сейчас же в Ильинское. Не отдаст ни ее, ни Танечку. Чтобы расчетливый Помазок стал отчимом его дочери? Никогда!

Уже вечерело, когда он повернул к учительскому пятистенку. Он знал, что Вера теперь живет не в шумящем от сквозняков, скрипучем общежитии, а в рубленом двухквартирном доме. В окнах горел свет, и Серебров не таясь, взошел на крыльцо.

Вера что-то делала у печки на кухоньке, отделенной занавеской от коридора, а Танечка, повязанная платком, таскала на бечевке игрушечный автомобиль и, надувая губешки, пищала:

— Би-би-би…

Серебров присел перед дочкой и вытащил из-за пазухи Буратино.

— Я приехал на биби, и вот тебе Буратино. Ну, как ты? — спросил он. Танечка прижала к себе Буратино и забыла об автомобиле. Выглянула Вера. Серебров поднялся. — Что же ты не сказала, что выписывают Танечку? Я бы довез.

— Ну зачем вас тревожить? — создавая, дистанцию этим «вы», ответила Вера.

— Какое беспокойство, что ты, Вера! — воскликнул он, снимая куртку.

— Где нам до вас, Ложкарей, — все клонила она к отчуждению. Сереброва это насторожило. Нет ли здесь кого-нибудь еще? Он заглянул в большую комнату. Там уютно устроился на диване Валерий Карпович в семейных тапочках и мастерил от нечего делать бумажную лодочку. Вид у него был приличный, чувствовалось, что эта обстановка для него привычна, что он на законных правах обосновался тут. Одет торжественно: белая рубашка, коробящийся новый галстук. «Сумел все же пролезть», — враждебно подумал о нем Серебров, но изобразил на лице приветливое удивление и спросил:

— Ну как, «Жигуленка» не купил, Валерий Карпович?

— Нет пока, жду, — ответил тот, нахмурив белесые брови. — Разве нынче без знакомства сразу купишь? Вот бы «газик» списанный где-то раздобыть. Может, у вас в колхозе есть? — вдруг загорелся он.

Да, он чувствовал себя по-хозяйски, а Серебров не мог справиться с возникшим от неожиданной этой встречи смущением. Сказал к чему-то, что вот заглох у него мотор. Нет ли у них какого-нибудь проводочка?

— Может, свеча? — спросил Валерий Карпович, готовый на правах хозяина помочь. Он даже знал о существовании свечи.

— Нет, не свеча, — обрел наконец холодность Серебров.

Вера вышла в сени за проводочком, Серебров двинулся следом за ней. Она молча начала перебирать что-то в ящике.

— Не ищи, ничего мне не надо, — сказал он и взял Веру за запястья. — Мы должны… я хочу… — взволновавшись и не зная, как высказать суть своего порыва, проговорил он. — Мы должны с тобой пожениться. Я приехал тебе об этом сказать.

У Веры в усмешке дрогнули губы. Она покачала головой.

— Поздно, Серебров, разбитую тарелку не склеишь, — пытаясь вырвать руки, сказала она.

— Почему поздно? Есть такой клей универсальный… — начал он.

— И поздно, и ни к чему, Гарольд Станиславович, — покачала она головой. Теперь она была спокойна, голос ее взучал твердо.

Серебров сердито скрипнул зубами.

— Может, из-за этого, из-за Помазка?

— Неважно из-за чего. Ни к чему, и все, — ответила уклончиво Вера.

— Я тебя ни за что не отдам, — зло прошептал он. — Ты слышишь, ни за что! Ведь Танюша…

В усмешке дрогнули уголки Вериных полных губ.

— Сердце-то ведь завоевывают не силой, — проговорила она, с досадой глядя на него. — Отпусти.

Но Серебров Вериных рук не отпускал.

— Тебе не кажется, что твои нахальство и самоуверенность в общем-то выглядят довольно глупо? — спросила она, все стремясь высвободить руки. Серебров подумал, что явись теперь в сени Валерий Карпович, и вправду все будет выглядеть по-дурацки, но он упрямо крутнул головой. — Как тебе не стыдно, в какое положение ты ставишь меня? — с отчаянием прошептала Вера.

Поиски проводочка в сенях явно затягивались. В комнате томился Помазок, очевидно, чувствовавший себя до этого чуть ли не хозяином в доме. О дверь шлепали мягкие Танюшкины ладошки, слышался ее лепет: «Ма-ма, ма». Вера шепотом грозила, что позовет на помощь Валерия Карповича, если Серебров сейчас же ее не отпустит.

— Все, все, обо всем переговорено, — повторяла она.

— Но я не могу, — упрямо говорил он. — Не могу отдать тебя.

— Тебе, наверное, доставляет удовольствие мучить меня, да? — устало сказала Вера. Лицо у нее было сердитое, отчужденное, и Серебров опасался, что вот-вот та теплинка, которая на миг мелькнула в ее глазах, когда он зашел в квартиру, исчезнет. И уже навсегда.

Его бесило сознание своей ненужности. Да, конечно, они обойдутся без него. Жили же. Он отпустил Верины руки. Она досадливо потерла покрасневшие запястья.

— Ну, я пошла. А если тебе нравится стоять здесь, стой.

— Подожди, — сказал он. — Я не могу без тебя и без Танечки.

Вера ничего не ответила. Открыла дверь и ушла.

Серебров давно не испытывал такого унижения: с ним не желали говорить, его гнали, не скрывая, что он тут лишний… Но, видимо, не осталось у него никакой гордости. Серебров постоял немного в сенях и с глупой миной шагнул обратно в квартиру.