Владимир Ситников - Свадебный круг

Ему хотелось схватить ее за руку и насильно затащить в машину. Он стал бы говорить о себе, о том, как ему тяжело, как нужна она ему. Но в сенях ходила, покашливала, брякала чем-то Серафима Петровна. Наверное, она презирала, а может, и ненавидела Сереброва.

— Потом, потом, — прошептала Вера и, прижавшись к нему, тут же отстранилась. — Уезжай, слышишь, потом поговорим. Слышишь, Гарик!

Наутро он ругал себя за то, что не открыл дверь и не поговорил начистоту с Серафимой Петровной. Надо было сказать, что он забирает Веру и Танюшку к себе. Если Серафима Петровна желает дочери счастья, пусть не препятствует этому.

Средь бела дня он снова повернул машину в узенький тупичок к Вериному дому, но его встретил злорадный замок. Соседка-старушка, вешавшая стеклянные банки на частокол, с любопытством разглядывая его, сказала, что Вера Николаевна сегодня утром уехала вместе с дочкой и матерью. Отпуск у нее.

Серебров, унылый и обиженный, оставляя желтую завесу пыли, помчал в Ложкари. Не могла известить, что уходит в отпуск! Что, ему теперь в Крутенку к Огородову ехать? Нет, этого не будет!

Но машина, миновав Ложкари, помчалась в Крутенку. Там Серебров несколько раз медленно проехал мимо «банкирова» дома. На одворище возился сам Николай Филиппович. Выгнувшись серебристой дугой, постреливала, потрескивала, будто еловая ветка на костре, тугая струя воды, бьющая из шланга. Веры и Танечки нигде не было. Серебров зашел в Сельхозтехнику, позвонил Огородовым. К телефону никто долго не подходил. Когда раздался голос Николая Филипповича, Серебров положил трубку и поехал домой.

— В гости они куда-то укатили, — сказал завроно Зорин, видевший Веру на вокзале. Сереброва ожгла обида. Не могла честно сказать…

Ко всем заботам тех дней прибавилась еще одна — сушь. Жаркие дни вначале радовали Сереброва. В середине мая выкинул розовые лепестки шиповник. На месяц раньше срока. Прав оказался Григорий Федорович: сев прошел легко, хотя лежали в больнице председатель и главный агроном. Но желанная и благодатная теплынь обернулась злом. Серебров стал замечать на яровых полях непроросшее зерно. Кое-где уже теперь земля была что зола — суха и летуча, в других же местах закаменела, будто чугун. В густой ржи она растрескалась, щели — в кулак. Просила земля дождей пересохшими этими трещинами, молили о них запыленные, квелые травы.

Каждый вечер, прежде чем лечь спать, и утром, вскочив с постели, Серебров рьяно барабанил пальцами в стекло барометра, не доверяя упрямой стрелке, замершей на слове «сушь». Водопроводный кран в доме то сипел, то напевал, как флейта, и не сразу начинал сочить теплую, безвольную струйку. Серебров нехотя плескал в лицо водой, наспех ел и шел к гаражу.

Везде — и в деревне, и в Крутенском райкоме партии, и в Сельхозтехнике — шел разговор о необычайной жаре. Благодать вдруг превратилась в несчастье. Старики судачили о том, что не будет травы, что озимая рожь бодрится из последних сил. В лесах начались пожары. Дымной гарью попахивало и здесь, в Ложкарях.

По ночам Серебров, просыпаясь, прислушивался, не хлещет ли дождь по крыше, не урчит ли дальний гром, но на улице было тихо и душно.

Узнав, что вернулся из больницы Крахмалев, Серебров заявился в его бревенчатый, поросший плющом дом. Еще издали увидел седую, коротко стриженную голову агронома. Федор Проклович возился на грядках клубники — обрывал усы, рыхлил землю. Вокруг дома, в палисаднике — везде были у Крахмалева цветы. «Вот если бы переехала сюда Вера, мы бы тоже насадили много цветов», — подумал Серебров, толкая дверь калитки.

Крахмалев, увидев его, не выразил радости.

— Я сейчас, проходи, — сказал он.

— Да нет, я ненадолго. Как здоровье-то, скоро ли? — с мольбой спросил Серебров и вывалил целую груду вопросов насчет хлебов. Крахмалев, рассматривая свои босые мослатые ноги, без тревоги сказал:

— Может еще выровняться хлеб, если в ближайшую неделю пройдут дожди. Не плохи зерновые-то, но на пределе.

— С гранулами сеяли, к каждому зернышку кормилицу подсаживали, — невесело пошутил Серебров. — А вот…

— Это-то не пропадет. Выпадет водянистый год, будет от минералки отдача. Все растворится, — мудро объяснил Крахмалев. — Ну, пойдем в дом.

— Нет, потом как-нибудь.

— Завтра я выйду, — пообещал Федор Проклович, и Сереброву вроде полегчало от этого обещания.

Направляясь домой, видел Серебров сизую, лохматую, будто овчина, тучу, которая висела у горизонта. Подтянуть бы ее сюда, к колхозным полям.

Ночью он проснулся от какого-то неясного облегчения. Стало прохладно в комнате, и слышался за окном ровный шум. Неужели дождь? Он выскочил на крыльцо. Действительно, та туча оказалась не обманной, хлестал самый настоящий парной, долгожданный ливень, и погромыхивало бодряще, обнадеживающе за поселком в соснах. Наверное, это было спасение. Обалдевший от радости, в одних трусах Серебров выскочил под белесые струи, запрокинув голову, ловил дождины ртом, шлепал себя по мокрой груди, прыгал, выплясывая какой-то полоумный танец: ай да дождик, ай да дождь! Увидев его в эту минуту, колхозники наверняка подумали бы, что главный инженер рехнулся. Утром Серебров шел в контору повеселевший. Разговоры были только о ночном ливне, о том, куда он ушел и сколько полей захватил. Заскочил Серебров к Федору Прокловичу, который уже сидел в кабинете.

— Спасение?! — с порога весело крикнул он.

Федор Проклович был настроен скептически.

— На восемь миллиметров всего промочило, — сказал он. — Об эту пору всякие ливни должны валом валить: и травяные, и хлебные, и грибные. Такую малость за осадки-то и не считают.

Оказалось, что это был не тот дождь. Опять сушило, опять над дорогой, не оседая, висела пыль.

Позвонил Сереброву Шитов. С напором говорил о том, что, раз не будет нынче трав, надо бросить силы на заготовку веток. Агрегаты витаминной муки должны работать. Все-таки поддержка. А вообще надо подбирать людей и технику для отправки за соломой в южные области. Надежд на свои корма мало.

— Веники не спасут, — скептически хмыкнул Крахмалев.

— Но все-таки выход! — с жаром доказывал Серебров. Гибельным казалось ему бездействие.

— Не выход, а самообман, — говорил Федор Проклович. — Надо все жатки переоборудовать. Самый низкий срез. Тогда своей соломы больше возьмем.

Серебров вызвал Ваню Помазкина, попросил помараковать над жатками, распорядился насчет заготовки веточного корма, но и на второй и на третий день начальники участков его приказа не выполнили.

— Да к чему, поди, еще дожди пойдут, отаву возьмем, — уклончиво тянули все.

Серебров ездил с участка на участок, устраивал разгон, требовал, чтоб заготовляли ветки, но и по глазам и по ухмылкам чувствовал, что так же, как агроном Крахмалев, начальники участков воспринимают его слова несерьезно. Когда приказывал Маркелов, знали, что делать надо, а тут не торопились.