Леонид Свердлов - Воля богов!

Изредка в лагерь заходил Арес. Афродита запретила ему помогать грекам, но бог войны считал своим долгом следить, чтобы на войне всё шло как положено. Он ни с кем не беседовал и никому не помогал, но если видел у кого-нибудь оружие или доспехи в ненадлежащем состоянии, то делал замечание, а если, например, заставал часового, уснувшего на посту, то будил и очень строго качал головой.

Афродита, заботясь о своём сыне Энее и любимчике Парисе, была на стороне троянцев и среди греков никогда не появлялась, но зато с первых же дней осады в лагере появились её жрицы. Без них не обходится ни одна война, ни один военный лагерь. Отважные и самоотверженные воины, оставившие на далёкой родине жён и подруг, целыми днями думали только о долге и чести, и лишь по ночам со жрицами Афродиты они могли забыть и о чести, и о долге. В их священных ритуалах участвовали даже те, кто не приносил жертв никаким другим богам, посылал куда подальше Калханта с его благочестивыми проповедями, не ходил на молебны и ни во что не верил. В Афродиту же верили все. Те, которые ни перед кем ни склонялись, смирялись перед могуществом богини любви, грубые и суровые становились нежными и ласковыми с её служительницами. Агамемнон ворчал, считая, что эти женщины подрывают дисциплину, но ничего не мог поделать, как и все прошлые и будущие военачальники. В конце концов, Агамемнон тоже был человеком, жрицы Афродиты окормляли и его. Никто не решался их обидеть, нагрубить или отказаться платить — все знали, как страшна бывает в гневе их олимпийская покровительница. Она может наслать на нечестивца такую кару, о какой любому мужчине страшно даже подумать.

Всё приедается. За восемь лет осада надоела всем. Даже Ахилл наигрался в войну. Случилось то, о чём давно уже предупреждал Фетиду Посейдон: у Ахилла появились другие интересы, и его мать это одновременно радовало и беспокоило. Однажды, застав Ахилла с одной из жриц Афродиты, Фетида устроила ему такую выволочку, что и сам герой понял, что пора отнестись к своим мужским потребностям серьёзней и обзавестись постоянной партнёршей. В своём очередном рейде на ничем не примечательный киликийский городок с гордым названием Фивы он добыл мало боевых трофеев — их и так уже негде было складывать. Даже оружие и доспехи убитого там царя Этиона Ахилл забирать не стал. Зато он привёз двух очаровательных девиц, которые должны были скрасить его тоскливую холостяцкую жизнь.

Боевые товарищи собрались на центральной площади лагеря, чтобы поздравить Ахилла с очередной победой и поучаствовать в разделе добычи. Пришёл и мрачный Агамемнон. Недовольно осмотревшись, он спросил:

— Что за сборище?

— Это я Фивы захватил, — беззаботно ответил Ахилл. — Добычу делим — присоединяйся!

— Кто приказал?

— Никто. Я и без приказа варваров бить умею.

Агамемнон поморщился.

— Бардак! — буркнул он. — Скоро из-за тебя вся Азия против нас поднимется.

— Ну и пусть поднимется. Веселее воевать будет.

Агамемнон сердито посмотрел на Ахилла, но спорить с сопляком посчитал ниже своего достоинства.

— Кто такие? — спросил он, указав пальцем на двух стоявших в стороне девиц.

— Моя добыча. Это я из Фив для себя привёл.

— Для себя? Хозяином себя здесь считаешь? Я их забираю.

— Поимей совесть, Атреич! Я уж и так всё добро раздаю. Всякий что хочет берёт, но и я тоже право выбора имею.

Агамемнон собрался было вспылить, что он здесь командир и все права тут только у него, но, почувствовав на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел печальные глаза Феникса — старого воспитателя Ахилла, которого Пелей послал вместе со своим сыном на войну. Феникс сочувственно, слегка наклонив голову, смотрел на Агамемнона, и тот вдруг устыдился своей несдержанности, почувствовал, что сейчас он на почве усталости и военной безнадёги раскапризничался как ребёнок. Но совсем пойти на попятную он тоже не мог и сказал:

— Хватит тебе и одной. Я эту забираю.

Теперь уже Ахилл почувствовал на себе печальный взгляд Феникса.

— Ладно, — неохотно сказал он, — но уж тогда возьми другую. Эта мне самому нравится.

Агамемнон хотел было возмутиться, но взгляд Феникса заставил его подумать о том, что ему на самом деле всё равно, какую забирать, — он их видит в первый раз, и они обе красивые. Он знаком приказал указанной Ахиллом девице следовать за собой и увёл её в свою палатку.

Появление в греческом лагере двух захваченных в Фивах девушек на девятом году осады неприступной троянской столицы никак не должно было сказаться на ходе боевых действий, но в этой войне всё так или иначе было связано с женщинами, и именно с появлением в греческом лагере двух пленниц начались самые драматичные события Троянской войны, которые несколько веков спустя описал в своей бессмертной поэме Гомер.

Собственно, Троянская война именно тогда по-настоящему и началась.

— Ну и где же, Калхант, твои восемь лет? — спросил Агамемнон, в упор глядя на военно-полевого жреца.

— Какие восемь лет? — Калхант изобразил такой невинный вид, будто действительно не понял вопроса.

— Те самые, через которые ты нам обещал победу.

— Это какое-то недоразумение. Я вовсе не обещал победу через восемь лет. Откуда такие цифры?

— Оттуда, что змея сожрала восемь птенцов, и ты сказал, что это означает победу через восемь лет. Сначала было восемь дней, потом восемь месяцев, потом восемь лет. Теперь уже девятый год пошёл, а победы не видно. Что, теперь скажешь, что она переносится на восемь веков?

— Вот только не надо ловить меня на слове. Змея сожрала восемь птенцов и птичку — их мать. Итого девять. Что-что, а считать-то я умею. Я скорее умру, чем собьюсь со счёта и скажу «восемь» вместо девяти.

Агамемнон молчал. Вся злость, скопившаяся в нём за восемь лет вынужденного бездействия, готова была вырваться наружу. Бешенство затмило его разум, он не мог выдавить из себя ни слова.