Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский

— Зарплату за месяц.

— Да, да, еще разок проси. С интонацией… Уже получается… Мне, мол, очень надо.

— Зарплату за месяц. Мне очень надо.

Ольга, чуть ли не со стоном: — Артем!

Босс итожит: — Ладно. Жируй.

Обернулся к напрягшемуся Телохрану: — Принесешь ему деньги сюда… Все в точности. Рубли и копейки. Завтра же. До обеда. Но с какой бы второй просьбой он ни сунулся — в шею.

Голос Босса густеет:

— Фигня… Чтоб ноги его больше не было! Возле нас!.. Чтоб носки его интеллектуальные нам… мне… мне больше не воняли!

Главный человек ушел. Телохран вместе с ним.

Остальные, откушавшие гости, на минуту-две задержались, не решаясь сопровождать главного и гневного. Не решаясь даже близко к нему быть! кашлянуть, скажем! в такую минуту!

Но вот теперь он ушел. Теперь жизнь проще. И легкий ветерок стадной свободы!.. Допить-доесть!.. Доверху, в перелив, они грузят винцо в непросыхающие бокалы. Что там ни говори, какой обед оборвался! Скомкался!

— Сваливаем! Уходим!.. За стол заплачено!

— Ловить нечего.

— А ведь событие!.. Константа едва не попал в Думу.

— Однако зарплату себе отсосал! И пиджак… вот он… Пал Палыч ему оставил!

— С пиджаком обгадили классно!

— На ТВ картинка не пройдет. Зато считай, что она уже во всех газетах!

Но ведь, уходя, чего-то хочется сверх. Вроде как недогуляли! Не до самого пупка.

— Что?

— Константа труп.

— А давай его баб возьмем?

— Пожалуй!.. какая мысль!.. Девчонки! Собирайтесь! Едем гулять дальше!

Инна: — Хамье!

— Собирайся, собирайся, девочка. Ух, погуляем!.. Ты не знаешь команды Пал Палыча! Ты не знаешь нашей лихой команды!.. А Артемку гони!

— Забудь Артемку, он же гэбист! Зачем он тебе?

— Забудь его хотя бы в память о своем диссиденте отце!

— А я тоже хочу глянуть, как Артем уйдет. Глянуть, как они уходят из Истории.

— Как они уходят со своей маленькой сцены!

И как раз Артем уходит. Со своей маленькой сцены. Вяло, замедленно, почти механически вчерашний герой переставляет ноги. Он и впрямь в шоке.

А впереди надвигающийся на него неизбежно долгий, растянутый по минутам душевный надлом — не праздник.

Вот ведь как уходят.

С ним вместе уходит невольно подставивший Артема пацан — подавленный Коля Угрюмцев.

Всю развязку юнец ошеломленно молчал.

Он идет рядом с Артемом, как бы держась за него. Хоть что-то бы сейчас раскаянно сказать. Хоть что-то бы косноязычно промямлить… Но заикание душит его.

— Я… Я…

И умолкнул. Боясь, что вдруг стыдно заплачет. Мальчишка!

Художник раздосадован уходом Артема. А еще больше пораженческим финальным его молчанием (неответом!). Пустынная скверна! Художник пьян и озлен. Он счел, что заодно и его, пейзажиста, мастера, сволочно оскорбили этой последней зарплатой и этим пиджаком.

Вот так мы и сходим на нет. Вот так мы, божья искра, и проигрываем будущее.

— Ну вы, хозяйчики жизни! — кричит вдруг Художник, задиристо готовый к стычке, а может быть, и к драке. — Вы никто! Хамье! Прихлебатели!.. Валите, валите отсюда всей толпой!.. И поскорее! Наслушался я вас! Сыт!

Свой-1: — Храбрый, а?

— Да, храбрый.

— Очень храбрый?

— А ты, пригазетная сука, смолкни — думаешь, только ты за тыщу зеленых можешь нанять киллера!

— Неужели и ты можешь?

«Свои» смеются до коликов. Они в восторге. Хватаются за животы:

— Ну дает!.. Ну гангстер! гладиатор на арене… Ну крут!

— Давай и его возьмем с собой — за шута!

— А запросто! А предложи ему сотенную! цветом зеленую! Он же пейзажист!

Свой-2: — Поедем с нами, храбрец. Мы любим отвагу! Мы за храбрость тебе такого винца нацедим — уписаешься!

Проснулся от гвалта Второй художник. Вступает сразу в дело… На этот раз он лишь разок грозно выкрикнул свое водопадное: «Буль!.. Буль!.. Буль!» — а затем вдруг обрел слова:

— Жлобы. Стоять!.. Зажравшиеся лакеи! Да, да, да, у нас нет сейчас денег. Да, мы не можем нанять киллера за штуку. Но зато мы… Мы — свет жизни!

«Свои» хохочут:

— Вы? Свет жизни?.. Посмотрите на этого пьянчугу — хорош свет!

— Это мы, дорогой Буль-буль, — свет жизни. Сейчас, как только мы уйдем, у вас сразу станет темно. Заметь! Заруби себе на носу! Как только такие, как мы, уходят, у вас тьма!

— И какая тьма! Самих себя не сыщете!

— Вы, художники, говно! Вы только и способны бодаться меж собой! сшибаться лбами! и с воплями натыкаться в накликанной тьме на эти геморройные стулья!

— Ну что? Забираем их баб?

Ольга: — Пожалуйста. Держите себя в руках.

— Девочки!.. Собирайтесь!.. Поедем!

— Ух, погуляем!

— Ах, как погуляем!..

Инна: — Убери лапы!.. Никто с вами никуда не поедет. Мы уходим. Мы хотим отдохнуть. Хотим спать!

Смишный указывает на вяло уходящего Артема — на его сутулую спину. На обмякшие плечи, на поникшую голову оступившегося депутата Московской думы.

— Спать?.. Неужели с ним?.. О!.. Это будет интересно!

Команда Босса (всего лишь одна из подсобных, ручных его команд) хохочет и озорничает. Их распирает сытая радость обновленной жизни. Весело, счастливо безобразничают. Недогуляли, это ясно!

И ничуть не из голода, а из баловства и бахвальства, команда на прощанье расхватывает с большого, серьезного стола бутылки и прячет по карманам, по сумкам!

Ольга, уходя, кричит им: — Соберите, соберите всё. Босота!

Инна уходит вслед за сестрой и в крик тоже яростно подсказывает:

— Братки!.. Пробкой, пробкой заткните, а то расплещете вдоль по улице.

«Свои» только похохатывают: — И заберем. И заткнем.

С Артемом, как и был, рядом Коля. Юнец то ли сопровождает, то ли виновато тащится за Артемом вслед. Оба еле бредут.

— Это я в-виноват… Я н-нечаянно… Расхвастался п-памятью. Хотелось чем-то п-похвастать. По памяти у меня трояк с плюсом… Я это… Я это зря. Артем К-к-константинович… Д-дошло до меня. П-простите.

Артем на минуту ухода сколько-то вернул, обрел лицо. И посочувствовал расстроенному мальчишке.

С юморком его успокаивает: — А ты горевал, Коля, что не умеешь стрелять с завязанными глазами. И что на шорох в кустах стрелять не умеешь…

— В-вы ш-шутите.

— А оказалось, друг мой, — прямо в десятку. Попал с первой пули… Напрасно они тебя выгнали.

— Я о-очень в-в-виноват.

Артем усмехнулся:

— Что и говорить, Коля!.. Виноват… Но пиджак-то поинтересней я выбирал себе сам. Покрасивше выбирал. Яркий… А в яркий легче целить… Даже с завязанными…

И уже — никого. Ни души в притихшей кафешке. Яркий пиджак Артема только и остался. Так и повис на спинке его стула.

В тихой К-студии — вот где и когда у него заболело. Прощанье с Ольгой (не поглядывая, как бьется в своем кругу большая стрелка) — да и расцвеченный на стенах Кандинский неприятно утомляет.