Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский

— Инночка!.. Пиджак! Рубашка!.. Это все глупости! Я так боюсь главного — боюсь, что поспешила, поторопилась к нему, дернулась. Сразу постель… Я, в сущности, мало Артема знаю.

— Передай его мне, я узнаю побольше.

— Моя сестричка все шутит.

— А вот не ной, дорогая.

— Известный человек. Уже популярный. Наверняка на нем будут виснуть женщины.

— Виснут не женщины, а бабы. И пусть!.. Моя дорогая старшая сестра… Что это ты замолчала? Что за пауза?

— Взяла чашку чая.

— А!.. Я думала, он проснулся.

— Спит.

— А пока спит, вяжи его покрепче к постели.

— Чем, дорогая моя Инночка?.. Я не привязываю постелью. Не умею. А политика и политики, если честно, меня не интересуют.

Артем кричит со сна:

— Пейзажик!

— Расслабься, Оль. Он хороший мужик. С хорошим именем… На десять лет тебя старше. Десять!.. Это же классика для стойкой семьи!

— Ты так убедительна.

— Добавь — и так одинока.

— Ну-ну!.. Тебе только двадцать шесть.

— А тебе только тридцать. Чего ты боишься?!. Как это у нас говорилось. Вспомни. Подсказка нашего поколения. Романы романами, но не забудь побыть замужем.

— Я как-то слишком быстро с ним сроднилась. За мной водится эта женская слабина. Живу его делами. Его мыслями… Его мелочами… А еще вдруг этот гадкий слушок. Дядь Кеша и дядь Петр принесли…

— Они и мне звонили. Слушок пущен специально… Но Артема не запачкать.

— Уверена?

— По всей Москве слышно — Константа, Константа!.. Кто в нашем районе борется с цензурой? — Артем Константа! Кому прочат высокий пост в Московской думе? — Артему Константе!..

— Ну зачем, зачем он политик! Отец сколько мог внушал мне отвращение к политикам.

— Но Оля! А как же речь Артема о цензуре! Знаменитая речь!.. Она прогремела! Она уже в истории!

Сонный Артем словно о чем-то предупреждает счастливо разговорившихся, расщебетавшихся сестер. Словно бы издалека, строго погрозил им пальцем:

— Пейзажик!

— Ладно. Всё. Уже утро, — говорит Инна. — Я одеваюсь… А ты пока погадай по Кандинскому. Погадай себе, а заодно и мне.

— О чем?

— О нынешней ночи. О сегодняшнем звездном дне.

Ольга берет в руки пульт и наугад направляет в сторону репродуцированных работ художника.

— «Синий всадник»?

— Как хочешь…

Замелькало… Репродукции поочередно вспыхивают и гаснут.

Но Ольга откладывает гадание: — Нет, Инночка. Не хочу… Записи очень громкоголосы. Боюсь его разбудить.

— Кандинского?

Тихая ночная шутка. Сестры тихо смеются.

Техническая изюминка.

Развешанные на стенах К-студии репродукции известных картин В. В. Кандинского снабжены краткими магнитофонными записями — нацель пульт, нажми кнопку, и востребованная тобой (или напротив — тобой не жданная, выкрик оракула) картина, высветившись, «заговорит».

Не бог весть, но эффектно.

Как правило, «заговорит» картина цитатой из статей, из книг Кандинского, из интервью.

Надо бы и ей сколько-то поспать, хотя бы поваляться. Ольга осторожно взбивает прохладную подушку на своей стороне постели.

Всматривается в спящего Артема.

Так бывает, что женщина своего мужчину может близко рассмотреть только вдруг — в серенькое предутро. А затем его слишком заторопят, заспешат, затолкают, задергают, заговорят глупостями. Лица мужчины ей уже не увидеть, не разглядеть, бедолагу потащило быстрой водой… горной водой!.. да и женщину с ним вместе! оба барахтаются!

Ее чувству нужен внятный простор.

Ольга пытается уяснить, что больше всего ее привлекло в Артеме. Его глаза? И да и нет… Его голос, голос, вот оно!.. Его хрипотца. Эта откровенная терпкая… волнующая хрипотца хранит, прикрывает Артема как богатой ширмой. Голос! Тембр…

О чем бы ни говорил — живое волшебство.

Я и впрямь влюблена без меры, — размышляет Ольга. — А голос — да. Голос чуть ли не главный дар, которым наделила Артема природа. Я могла бы слушать его хрипотцу до бесконечности… Но ведь я оберегаю сон. Спи, милый… Спи, Артем… Мы могли бы проговорить до дневного света. До луча. До легкости дня.

Женщина сближается с мужчиной, и вот в ней, как оказывается, — уже две женщины.

Одна женщина (это я!), которая каждую минуту начеку, — недоверчивая и отчасти даже озленная (предыдущими промахами по жизни). Настороженно следящая за каждым жестом и шагом мужчины… этого непредсказуемого существа. Враждебен женщине в начале совместного пути едва ли не всякий… Даже самый обмякший и интеллигентный… Даже самый-рассамый тупой добряк!

А вторая?

Вторая женщина (это ведь тоже я!) старается совпасть, слиться, срастись с мужчиной. И прежде всего — научиться болеть ему в отзвук! Болеть его болью… Женщина как вмонтированное болевое эхо. Вот и всё! Вот залог успеха… Мне больно, когда больно тебе .

Даже очень счастливые в любви женщины рассказывают, что эта наша раздвоенность, эта двуликость, эта забавная разность женского двоечувствия обнаруживается у каждой из нас — и особенно — в первые дни близости… Когда время рывками… в первые даже месяцы близости! в первые даже годы!

У каждой!

— Оля… Оля!.. Иди ко мне… Что? уже утро?

Артем на миг проснулся, берет ее ласковую руку, пытается притянуть к себе.

Ольга высвободилась. Сидит в шаге от него.

— Оля!

Но Ольга свято помнила — ему надо отдохнуть.

Он тянул к ней руку, а Ольга виновато заклинала себя:

«Я не должна… Не должна еще раз… Это будет ошибка… Да, да, я хочу. Но надо выждать… Выждать… Слабость одной минуты».

И снова заклинала:

«Слабость одной минуты. Я боюсь слабости… Я боюсь его мужской воли. Я боюсь постельной зависимости. Я знаю, слышала, что это такое…»

— Оля!

«Он засыпает. Вот и пусть… У него впереди трудное утро. Трудный день».

— Оля!

«А я молчу. Я ни слова. Любовь, конечно, еще какая ловушка!.. Меня бросало из стороны в сторону».

Его обмякшая рука так и осталась протянутой к Ольге… Спит.

«Вполне ли он в такую ночь здоров? Неужели вот так перед каждым митингом?..

Но как это хорошо — не уступить любимому мужчине сразу. Как это хорошо — выждать!»

Звонок.

Однако звонит не сестра — в трубке слышен не сразу Ольгой прочитанный сиротский женский голос.

— Простите… что я ночью. Но я знаю, что Артем сейчас спит… Он всегда спит, если с утра выступать. Крепко спит… Иногда с небольшим перерывом, извините, на секс… Но сейчас он уже обязательно спит. Я знаю. Я его жена. Оставленная… Брошенная… Я звоню вам, Ольга, потому что много слышала о вашем покойном отце. О диссиденте… О нем у людей хорошая, светлая память. И потому я также предполагаю в его дочери — предполагаю в вас, Ольга, — человечность и доброту души.

Пауза.

— У меня, — женщина плачет, — у меня ничего и никого нет. Кроме Артема. У нас даже ребенка не получилось…