Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский

Он прекрасно играет и на флейте. Ольга не зря им гордилась.

Ага!.. Это мелодия «Останься».

Флейта звучит, но все тише.

Максим уходит. По лицу его скользнула, застывает на время улыбка. Он потерял Ольгу. Но ведь он припомнил и наигрывает свою давнюю мелодию. Хоть что-то в дорогу!

Мелкий мусор! Ольга с веником в руках заметает из углов. Дряни всегда наберется!.. Движения Ольги несколько вялы.

Инна скоро вошла — скоро огляделась:

— Да, да, моя старшая сестренка, мети, мети! Жизнь — дело творческое… Без Максима и его развеселой «Квинты». Нормальная, в общем, жизнь, да?.. Я ведь только проведать. Я очень люблю тебя, Оль… Ну?.. Что у нас впереди?

— Заметать пыль.

Инна, стараясь весело и в отклик:

— Время подымать пыль и время заметать!

Она прошла, проскочила дальше, с уличным разбегом!.. остановилась возле Коли Угрюмцева. Заикающийся юнец уже привычно водил туда-сюда кистью.

Инна смотрит из-за его спины: — Зачем ты так бессмысленно малюешь?! Ну, я могу понять, когда так копеечно учатся. Переносят черточку за черточкой… А что ты переносишь?

— М-мне так лучше.

— Кандинский рисовал свободно, легко, он с кистью в руках иногда пел. Напевал! Свистел! Улюлюкал! — так легко подбирались, подсказывались ему краски. Сами собой!.. возникал цвет!.. А ты какой-то мученик. Дай-ка кисть, я хоть покажу тебе правильное движение руки… Мученик-абстракционист! Криворукий!

— Уйдите, п-п-пожалуйста.

Инна возвращается к Ольге.

— Оля. Отвлекись.

— А ты оставь мальчишку в покое. Пусть криворукий… Все мы по-своему криворукие.

Инна не унимается:

— Ну-ну, сестренка. Перестань!.. Не верю, что ты убита горем. Что потрясена расставанием… Знаешь, что мне сказал Максим на прощанье? Этот твой великолепный Квинта. Уже уезжая сказал. Уже с билетом в руках… Ах, если бы ты, Инес, была хотя бы флейтисткой.

Ольга молчит.

— Оль. Ну засмейся. Смешно же… Хотя бы флейтисткой.

Ольга молчит. Вот так простенько выглядит для других твоя неудача. Не выронить кисточку. Все мы криворукие.

Сестра Инна бранит! Рассуждает! опять, мол, у тебя был распадающийся мужчина. Так, мол, или иначе, женщина — один из осколков.

Отгоняя невеселую осколочную мысль, Ольга просит:

— Расскажи лучше про Питер.

— Про нашу последнюю вылазку — хочешь?.. Ну, во-первых, наша группа пополнилась… В автобусе нас теперь десятка два сумасшедших москвичей… Если уточнять, москвичек. По-страшному влюблены в Питер. Эй, Угрюмцев!.. Колян! Ты хочешь послушать?.. Про нас — про московских женщин, влюбленных в Питер?

— В-вот еще!

— А п-п-почему?

— Ты не д-дразнись.

— Я же шутя… Угрюмцев!

Инна подходит. Забирает у него из рук кисточку, повторяя:

— Я же шутя…

И рассказывает:

— Вот… В группе все малость сумасшедшие. Каждая со своей чудинкой. Колян!.. В группе и заики есть. И не такие еле-еле заики, как ты. Н-н-н-н-н-настоящие!.. Но самой колоритной в этот раз была старушка.

— Старушка? — удивляется Ольга. — Тоже ездит в Питер?

— Еще как ездит!.. Вся на эмоциях. Сухонькая. Бабуся нам вдруг призналась — она хочет остаться в любимом городе навсегда, но не знает, как это сделать. Она хочет. Это сильнее ее. Поэтому ездит в Питер, как можно чаще. У нее надежда — вдруг, мол, она умрет в экскурсионной поездке… И тогда ее в Питере же и похоронят. Все равно где и как, но в Питере.

Юнец корчит рожу: — Дать д-дуба в д-дороге?

— А ей в радость!.. Бабусе все равно. Лишь бы остаться в великом городе.

— Верните к-к-кисточку.

Но Инна кисть не отдает, удерживая тем самым общее к себе внимание: — Слушаем дальше. Я старушку не понимала. Подсмеивалась… Но вот однажды… Мы кружили где-то в пригородах Питера. В экскурсионном автобусе… И наткнулись на настоящие руины. Живого места нет! Все порушилось. Вековая пыль!.. Однако вдруг… Рядом… Среди руин… Забытый памятник. Обелиск… Остроконечный и высокий. Тоже тронутый временем, но какой мощный!.. Что там написано?.. А очень просто. НАМ, БРАТЬЯМ ОРЛОВЫМ… И все. Ни тебе — когда памятник. Ни — за что памятник. Просто — НАМ… Усталыми дорожными сонными глазами это прочиталось внезапно и радостно. Как удар. Ничего ведь вокруг. Ни души. Даже воронье не летает. И только острие обелиска прямо в небо… И так пронзительно было это простецкое НАМ!.. И знаешь, Оля… Это ведь я тебе как приманку… Знаешь, сестричка моя… На какой-то миг я бабульку эту сумасшедшую поняла и тоже захотела умереть там. В великом городе. В неродном, в общем-то, мне городе… Не знаю, о чем там думали остальные…

— А я знаю, — перебила, усмехнувшись, Ольга.

— Ну?

— Во-первых, тишина. Стопроцентная прочувствованная тишина руин… Нет свидетелей. Никого… Зато сколько, извини, бабья!.. Так и вижу… Вылезли из микроавтобуса, оправили замятые юбки и стояли в кружок — балдели от крутого мужского общества.

— От к-крутых м-мертвяков.

— А я, Оль, и спорить не стану. Да. Да. Да. Стояли и балдели.

Голос и глаза Инны еще полны счастьем тех отсиявших минут:

— Стояли задрав головы. На обелиск. На надпись. И да, да, Оля, все мы думали одно: «Какие были мужчины!..» Мы распрямились. Как будто скрюченные вылезли из автобуса сделать гимнастику. Десятка полтора. Все женщины… И с первым же движением! Все вдруг распрямились.

Ольга словно бы тоже что-то припомнила: — А Орловых было только четверо?.. нет, пятеро.

— И все пятеро в той земле. Они и сейчас там. В той самой земле, на которой мы стояли. Ах, что это были за люди!

Коля: — Людей полным-п-полно и здесь. Верните к-к-кисточку.

— Да, — не теряет Инна провисающую нить. — Да, да, да, я тоже делаюсь сумасшедшей. Кто-то мне о неразделенной любви, а я — о Петербурге… Кто-то мне о пляжном счастье, о завтраках на яхте, а я — о братьях Орловых. О тех далеких мужчинах… Что же это такое? Бред?.. Мне, Оля, скоро будут сниться кавалергарды. И даже их лошади.

Коля вновь тянется рукой к своей кисточке: — К-конь очень сексуален.

— Я сказала — лошади.

— Некоторых к-коней и ф-фотографировать неловко. Если сбоку. Я как-то подслушал разговор. И-и-интимный… Девушки говорили, что им на коня с-смотреть хочется, но с-с-страшновато.

Звонок в дверь. Инна открывает — и впускает Батю.

Отец Максима, он же Батя, — стареющий, но все еще сильный, крупный мужчина.

— Извините… Здравствуйте, здравствуйте!.. Я — отец Максима.

У него хорошая, широкая улыбка.

Но, конечно, сам он — полная здесь неожиданность. О нем и думать не думали. Не ждали.

— Здравствуйте, дорогие мои. Еще раз здравствуйте!.. Я — отец Максима.

Инна в замешательстве бросает взгляд на Ольгу — что делать, сестренка? Что делать и как теперь быть?

Ольга пожимает плечами — как хочешь.

Наконец Инна жестом руки приглашает гостя пройти — просим! Усаживает его в кресло.