Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский

— …Одно время работал внутрикамерным… К Рогожину меня подсадили в почти полной тьме. Он мне обрадовался! Однорукий Илья Рогожин терпеть не мог одиночную камеру. Перед сном выл… Он почасово знал, что и как с ним будет дальше. Он хотел поскорее в лагерь.

Когда вперебив его слов угрожающе, очередной волной накатывались, неслись рыдания Ольги, Батя примолкал, притормаживал.

А вот Артем, которого к рыдающей не пустили, выражал свое гостевое недовольство: — Инна!.. Что? Она так и будет плакать?

Инна отвечала коротко: — Так и будет.

— Но почему?

— Не знаю. У женщин бывает.

Артем нервно хрустел пальцами рук.

А Батя продолжал свое. Его чуть лающий густой басок спокойно пробивался сквозь женский плач. И как-никак подталкивал вперед их застоявшееся время. Которое все они так винили.

— …Перед сном обязательно выл… Он хотел поскорее в лагерь. Мне не пришлось особо стараться или провоцировать. Рогожин наговорил незнамо чего сам и сразу!.. У меня был голос, которому хочется верить. А Рогожин хотел поскорее в лагерь. Он без конца твердил… Как молитву-самоделку… что главное в жизни — раствориться в людях. Главное — потерять свое «я». Так умно он говорил. У него было как бы наваждение… Забыть себя… Растворить в лагере свое «я». В кислоте. В лагерной вонючей жиже…

Инна сердита, хочешь не хочешь став за хозяйку, озабочена вдвойне — и Ольгой, и этой гостевой уже подступающей ночью. Пора, пора всем им спать!.. Надо уже призаткнуть фонтаны! Разговорились… Дрозды и дятлы. Разогнать всех по своим постелям.

— Вам, Сергей Сергеич, подремать бы? Или нет?

— А?..

Артем наконец вник в ситуацию и готов помочь Инне свернуть вечер. Скатать этот затянувшийся вечер в рулон.

«Это на час-полтора, — думал он о вновь заголосившей Ольге, о недооцененной женской возможности плакать. — Надолго. Надо с этим смириться. И надо… надо заканчивать».

А плач продолжался. Ольга нет-нет и повышала, брала высокую ноту. Эти ее всхлипы, слепые вопли и слезы… где-то там… в темном, неосвещенном углу. С мокрым лицом. С сырым уже полотенцем в руках…

Но затем она снова шла голосом по накатанному, улетая в далекое — уууу-ууу… Промокая жижу у глаз. Ударяясь, а быть может, колотясь там плечом о стену.

Не слышно даже Женю и Женю — примолкли, прикусили языки в своем святом углу.

Зато как только плачущий голос Ольги пунктирно прерывался, как только ее всхлипы и взрыды, казалось, смолкали, все сразу оживали. В очередную паузу Артем отозвал юных.

— Женя и Женя, мы заканчиваем.

— Еще полминуты на фото! Артем Константинович!

Скорая перепалка шепотом:

— Нам важно, важно!

— Финиш, ребятки!

— Да! Да! Финиш! Финиш! — тихонько вопят молодые люди, при этом продолжая спешно фотографировать — стены, углы, картины… все важно!

Но теперь уже Инна решительно поторопила их, пригнала к столу:

— Поешьте чего-нибудь… Женя и Женя. Да, можно руками. Все, что на столе…

Немного лишь не успели. Жалующийся, стенающий вскрик Ольги вновь прорвался, протаранил тишину: — Уууу-ууу…

У стола стихли.

И так наглядно замерла молодая поросль журналистики. С уже надкусанными бутербродами в руках.

Артем принудительно кормит молодежь: — Они хорошо сегодня потрудились. Молодцы… Не плеснуть ли им по капле?

Женя и Женя шепотом подхватывают: — Захотелось шампанского. Захотелось шампанского.

Батя наливает всем щедро: — Конечно… Шампанское от Марлена. После шампанского хорошо спится.

А Женя и Женя тут же с разговором — цепляются к старику.

— Вы, Сергей Сергеич, рассказывали… Но как-то очень запросто, легко вы произносите — стукач то, стукач это… Стукач спровоцировал. Стукач донес.

Батя: — Ну да.

— Стукач — это же предатель?

— О господи… Нет, девочка, нет. Работа такая.

Артем поторапливает: — Все. Все, ребятки… Стоп!.. Инна! Гони их!.. Покажи им их постели.

Артем, приостанавливая, спрашивает Инну:

— Ольга плачет и плачет… Мои ребятки смогут заснуть? Как думаешь?

— Заснут. Ольга там через три стенки… Ваши постели в дальней комнате.

— Я попросил для них шампанского, чтобы им легче заснуть.

— Я догадалась.

Артема пробила какая-то неуверенность. Конец дня… Слезы Ольги.

— А заснем ли мы?

Инна уводит молодняк. Проходя мимо Коли Угрюмцева, тупо копирующего очередную репродукцию, она не упускает случая пацану внушить:

— Ты, Коля, учись хватке… У Жени и Жени учись. Ты какой-то бескостный… Тебе надо в Питер. Обязательно! Только там станешь мужчиной… Я тебе рассказывала про братьев Орловых?

— Раза ч-ч-четыре.

Артем, отправивший юных спать, один. Шаг за шагом он переместился на пятачок, где родилась (когда-то! в минуту яростного, бешеного вдохновения!) его памятная речь о цензуре… Он замер. Слыша смутный, тусклый отклик сломанной своей судьбы.

Сейчас на этом куске земли он один. Никого…

Чистоту и праздную ясность его ностальгии подпортил этот оживший пронзительный женский вскрик. Опять Ольга… Артем машинально зажал уши руками:

— Да что ж она, бедная, плачет!

Сидя за столом, гость гостем, Батя сосредоточился на себе — тоже ностальгия. Он тоже упрямо и по-своему вытаптывает прошлое:

— …Ум потерял, а приобрел веселость! Ликует сейчас Рогожин по жизни! И пьет как!.. Мы с ним настоящие дружбаны. Приезжаю — он уже ждет. Выпьем — и на мороз!.. Я аж крякаю, как холодно. А он, как настоящий сибирский водошник, тулуп нараспашку… А как он хотел выползти из сумеречной камеры-одиночки в лагерь… Надо, мол, избавиться от «я». Надо опроститься. Во как!.. Надо, мол, принять и разделить народную боль… Перед сном в камере он обязательно выл.

Ностальгия — наркотик из дозволенных, слабый, легко сдуваемый, с коротким действием. Артем занервничал. Он подошел, сунулся носом к выставленному мольберту, где присох молчаливый копировальщик:

— Коля… Почему Инна так… спокойна, что ли? И ты тоже. Ольга опять рыдает. Я же слышу.

— Д-да.

— Как будто эти ее слезы — самое обычное дело. Как будто она плачет каждый день.

И тогда Артем к Инне, как раз вернувшейся из спальных комнат.

— Давай вызовем белый халат. Надо же что-то делать.

— Не надо.

— Да что ж такое, Инна! Почему такие больные ее слезы?.. Весь вечер! Вызови врача наконец!

— Оля поплачет и успокоится. Успокойся и ты.

— Как? Как я успокоюсь?.. Она не плачет — она же воет. Это даже не истерика. Это вой. Ты что — не слышишь?! Да какой надсадный, больной вой!.. Я сам вызову врача!

Но Инна, будничным движением, берет руки Артема в свои. Держит, стискивает их.

— Я, Инна, вызову! Классного врача! По моим старым московским связям. Я захватил телефоны на житейский случай!

— Артем. Не надо. Поверь… Мы с Олей знаем, как быть и что делать.