Алексей Леонов - Высокий порог

Невеста, надо отдать должное, не ударила в грязь лицом. Он вошел в праздничный дом, где не узнать было ни стен, ни обстановки. Раньше ему приходилось изредка заглядывать в дальние от кухни-прихожей комнаты, где всегда валялось тряпье, скомканные грязные постели, едва напоминавшие человеческое ложе. Теперь в просторной комнате стоял лишь диван, покрытый дорогим ковром, да богато сервированный стол, два ковра закрывали стены. В углу, слева от двери, стояла елка. Елку к свадьбе наряжали и раньше. Елка знаменовала счастливый брак. Но лучшим украшением свадебной комнаты были дети. Они выглядели такими чистыми и нарядными, что дед готов был запустить руку в карман, вытянуть две полсотенных и преподнести им в подарок, что и замышлял сделать.

Невесты не было. Казалось, завернется на сторону ковер, раздвинется стена, и она появится из янтарной ниши, словно сойдет с иконы. Все поникнет перед ее молодостью, красотой — и начнется отсчет новой неповторимой его жизни.

В некоторой растерянности, замешательстве жених осматривал комнату, утеряв порядок действий, не соображая, что говорить и кому. Его вдруг бесцеремонно подтолкнули вперед, попросив деловым тоном:

— Посторониться! Проход нужен.

От распорядителя густо пахнуло одеколоном, словно его окунали головой в тазик с пахучей жидкостью. Голос был знаком, фигура тоже кого-то напоминала.

«Это ж ее кум, — определил дед, вспомнив шустрого коротыша, давно переселившегося в город. — Сколько же проходимцев она собрала?» Этот ее кум — плут из плутов. Тут же сосед деда беседовал с трактористом Прохой, переселившимся с литовской земли. Проха давно разошелся с женой и жил в одиночестве — с баяном. Дед Казанок впервые встретил его в чистом, хотя не с иголочки костюме. Казалось, он не вылезал из кабины трактора, но в передовиках никогда не числился. Был тут и кладоискатель, крупноликий мужик, присвоивший золотой клад, найденный в Нарве, за что отбыл восемь лет на строгом режиме, потом отсидевший еще три года за украденный с совхозного склада шифер. Дразнили его Пильщиком.

Мраком затянуло мысли деда Казанка, но перестраивать свадьбу было поздно. Кум невесты объявил ее выход, заиграл на аккордеоне какой-то марш. Проха подыграл на баяне. Жених в растерянности схватил с головы кепку и вытянул руки по швам, как в воинском строю…

Дед Казанок пережил неповторимые минуты. Нинка появилась в кухне-прихожей из боковой комнатушки, где ее обряжали подруги, ослепила белизной наряда, блестками на платье и вуали, приблизилась к нему, что-то сказала и принялась снимать с него плащ.

— Кум хренов, ты какого ж черта за моим женихом не присмотрел? Невеста, что ль, должна к венцу его готовить?

— Я не знал, кто тут жених, — ответил кум, рассмешив гостей.

— Грика, отнеси в комнату плащ, — приказала невеста сыну. — О, черт! и забыла, что говорить надо.

— Здравствуй, свет мой ясный, — подсказал кум.

— Поняла, — ответила невеста. — Здравствуй, светик мой ясный! Здравствуй, мой суженый-ряженый. — Невеста протянула к жениху руки. — Возьми меня к себе и делай со мной, что хочешь…

— Отставить! — перебил кум, рыкнув аккордеоном. — Он не маленький, учить его, что делать… Возьми меня в чертоги твои белокаменные…

— Возьми меня… к чертям собачьим вас всех. Садитесь, давайте гулять. Жрать охота, — заявила невеста, отступив от ритуала.

Гости зааплодировали. Федор Сергеевич был словно в легкой контузии. На таких свадьбах ему не приходилось бывать свидетелем. Стало быть, такие они, нынешние свадьбы пошли: не свадьба — представление артистов. Иначе не назвать.

Дед Казанок чувствовал исходившее от невесты тепло, но смотреть на нее во все глаза стыдился. Не надеялся он на такое счастье. За какие добродетели ему такой дар послан на закате жизни? Пусть не все в полном законе, но узаконивать потом, главное — данное слово друг другу.

Гости больше невесты истомились в ожидании пира. Их глаза вскидывались на молодых и пробегали по бутылкам, стаканам.

— Внимание! Слушать тамаду, — объявил кум. — Пильщик, не спеши там нажираться. У нас свадьба, а не что другое… Да, господа мальчишки, мы лишаемся самого дорогого нам человека. Кого не прошибла слеза — прошибет. Еще долго будете вспоминать порог этого дома, где вас принимали в любое время. Проха, я не люблю повторяться. Будет общая команда наполнить бокалы. А пока они пустые, мы должны одарить молодых. Я, товарищи, как бумагорезчик из общества слепых, преподношу в честь великого дня нашим Нине и Федору тридцать килограммов туалетной бумаги. Не смейтесь. Теперь это самый главный товар. Слово желающим.

Гости переглянулись, пожали плечами. Невеста говорила приходить без всего.

— У меня есть подарок, — заявила дочка невесты. Она встала и, словно на уроке, держа руки за спиной, сказала: — Дарю тебе, мамочка дорогая, на счастье собачку. Сама сшила.

Гости зааплодировали. Мать расцеловала дочку и объявила:

— Вот что, дорогие гости. С подарками потом разберемся. Давайте приступим к холодному. Все есть хотят…

— Наполнить бокалы, — подал команду кум-тамада…

Руки гостей потянулись к бутылкам. В стаканах забулькала жидкость. Деду Казанку казалось, что он находится гостем на чужой свадьбе. Сосед, Игорь Иванович, налил ему и невесте шампанского, наполнил попенистее стакан жены. Тамада встал с поднятым стаканом, произнес:

— За счастье молодых — до дна!

— А горько что-то, — вставил Игорь Иванович.

Невеста пригубила шампанское, возразила:

— Наше сладкое: надо было из этой бутылки наливать.

— Нет, горько, — зашумели гости и принялись скандировать: — Горько! Горько!

— Вставай, жених, придется целоваться, — сказала невеста.

— Э-эх, — произнес жених, тяжело поднимаясь, взглянув на детей. — С этим делом-то чего на людях… Как бы отставить…

— Горько! Горько! Горько! — оглушали гости.

Девочка восторженно смотрела на мать, ждала ее свадебного поцелуя с женихом. Она была счастлива от материнского счастья. Малый смотрел в стол, тяготясь застольем.

Первое желание гостей исполнилось. Наступило затишье. Большинство курильщиков не притрагивались к закуске, теребили в пальцах сигареты с папиросами. Закурить никто не осмеливался первым.

— Прошу налить, — потребовал кум-тамада. — Слово даю Марусе Брехловой, самой близкой соседке нашего молодого.

— Э-э, так дело не пойдет, — запротестовал Игорь Иванович. — Мы семьей тут присутствуем. По старшинству муж первым говорит.

— По солнышку, — уточнил тамада.

— Пускай говорит, — уступила Маруся. — Первый болтун, а его на последнее слово.

Игорь Иванович заговорил издалека, что он вырос в семье без отца, потому что отец бросил мать с семью ребятами, что ему с четырнадцати лет пришлось работать в рыбацкой артели, кормить ораву братьев с сестрами, что таких отцов надо вешать на первой осинке или приковывать на цепь к какому-нибудь месту, а дядя Федя, его сосед, с которым они ни разу грубым словом не перебросились, жил честь-честью, и если бы не померла его бабка…