Юргис Кунчинас - Менестрели в пальто макси

- Бандитов, черных, не видели?

Дружно мотаем головами - нет и нет. Он выгоняет нас за дверь, чуть не замахиваясь: живей, живей!

Жалкий ты мой городишко. Бывало, наезжали мы сюда с барышнями лет этак сто двадцать назад. Пиво бывало свежее, раки, всякая рыбица. Лодки, кино, танцы! Воздух хрустел витаминами. А сейчас? На главной улице каждый второй встречный еле держится на ногах, хотя самих прохожих совсем мало. Магазины разграблены. После крупного налета почти не осталось женщин - налетчики угнали. Зато целы и невредимы больница, костел, спиртовой заводик, полицейский участок и кабак. Все, что требуется уважающему себя городу.

Я повел Долю в кабак, где намеревался распрощаться.

Что бы вы думали! Немедленно подошел приятный, почти трезвый официант - черный пиджак, черная сорочка, белая, малость набекрень (не будем придираться к мелочам) «бабочка». Я заказал литр вина «Азербайджан», по поллитра местного производства водки, теперь и я могу себе позволить, по случаю окончания похода. Еще по котлете, полусырой, и ситро. Мы выпиваем дружно, подмигиваем друг дружке. Долоресса принимается что-то оживленно рассказывать, но я не вникаю. Отпрашиваюсь по нужде - во двор. Однако Доля следует за мной по пятам. Она втискивается в ту же смрадную кабинку, накидывает крюк и сует мне прямо к самому горлу бритву - где это она ее прятала? - ты что, удрать задумал? А ну-ка, попробуй!

Так и быть, на этот раз она меня пощадит. Добром так добром.

Мы возвращаемся в зал и выпиваем, выпиваем. Курим, громко распеваем песни военного времени. «Где крутые берега по-над речкой» и — почему-то — «Темная ночь». В углу засели темнокожие люди, кавказцы или курды, не разберешь. Пожирают глазами Долорессу, но не пристают. Видать, устали, бледные такие. У ног - оружие, на поясе гранаты. Разговаривают по-русски или как-то еще, кто их знает. Нас не трогают, только уходя, сплевывают в нашу сторону. Едва успеваю удержать Долорессу. Официант является со счетом. Долоресса приставляет бритву к горлу врио администратора - шеф-повару. Слегка даже надрезает его жирный тройной подбородок - она, Доля, мастер на такие штуки. Не шутки - шесть лет в стране, где небо в клеточку!

Шипя угрозы и понукая, она ведет этого типа на кухню, где приказывает наполнить наши рюкзаки курами, паштетами, свеклой (вареной) и рыбой. Ну и, разумеется, бутылками вина, водки и пр.

- И сигарет! - командует она. - И попробуй только сболтнуть кому-нибудь. - Все это относится все к тому же врио.

Комендант Б. имел право расстрелять нас на месте. Без суда и следствия. Ведь сейчас его, комендантский, час. Но мы в обнимку ковыляем по вымершему городку, вполголоса напевая песню военного времени - и ничего, все благополучно. Я с трудом волоку неимоверно тяжелую сумку, набитую свиными головами и ногами. Кровь капает на щербатый тротуар, тихо накрапывает дождик, не за горами и весна. Мы выходим к устью реки, садимся в гамак, качаемся и выпиваем.

После полуночи вижу: подплывает плоскодонка. Покойник лежит очень даже смирно. Кто-то застегнул его пальто на все пуговицы, поправил узел галстука. Светлая прядь волос упала на лоб - вылитый Вайдулик. Лодка зацепилась за упавший ствол ивы и встала. Долоресса Луст бережно вынимает Вайдотаса-Вайдулика, укладывает его в гамак и медленно покачивает, напевая себе под нос колыбельную из фольклора людоедов.

Потом мы садимся в лодку. Сидим, как две тени, - один на носу, другая на корме. Не производя и малейшего шума, выплываем на середину реки. Она черна, лишь с оконцами созвездий.

Я привязываю Долорессу, делаю еще несколько глотков водочки, закусываю вяленым мясом и вспоминаю, что невзначай захватил тетрадку, там... Ну да, когда волокли Вайдулика к лодке, из нагрудного кармана пальто выпала тонкая синяя третрадь. Теперь я достал ее и принялся разбирать еле видимые в лунном свете слова:

Шел третий день нашего лыжного похода вдоль реки. Подтаявший снег по ночам смерзался в наст, на склонах близ родников блестела наледь. Река текла вровень с берегом. Рыбачьи тропы оказались под водой, идти было трудно. Поэтому никто нас не останавливал, не требовал показывать ни пропуск, ни паспорт, ни половые органы.

Про кого это? Да ведь про нас с Долорессой Луст, про нас, ну, конечно, про нас, думаю я, пока лодка медленно погружается в черную воду. А звездные окошечки знай светятся да светятся... Это и странно... именно это самое странное... это и есть...

1992

Я думал, таких мест на свете нет давным-давно — замшелых, унылых, как горе-злосчастье, серых, точно шифер, злых, как пьяная песня, когда ее тянут от безысходности, ярости и полного наплевательства, из последних сил, надсадно, хрипло, с остановками на откашливание, отхаркивание, исполняясь новых сил и посылая свой зов сквозь пустыню полуночи в сторону Польши.

Едешь, трясешься по этим лесам, а им ни конца, ни края не видно - тускло-зеленые, с белесым мхом, скованным первым зазимком, все они да они. Но вот глядишь, одна поляна, другая, все чаще мелькают гнусные железобетонные столбы, вырастают неясного назначения силикатные здания с плоскими, залитыми смолой крышами, вдруг да мелькнет ржавый указатель цвета синьки: ВИКТАРИНА 3 КМ - и, смотри-ка, сходишь в самом настоящем городке с пивными крышками и зелеными осколками на единственном тротуаре, с маленькой намалеванной гуашью афишей прямо на заборе: ЭЛЬВИРА МАДИГАН - и заправленной под стекло газетной простыней возле казенного домика СДТ 10 10 Совет Депутатов Трудящихся. - облупленного зданьица с красномордыми мужиками там же, в свете того самого дня - белесого, застывшего, безучастного. А ты, Юдицкас, заливал! Молочные реки, кисельные берега, так и говорил. Полное разочарование. Лучше уж леса да леса, хутора или деревни с улицами, - всё лучше, чем такие унылые и якобы тихие городки.

- Допердолил, стало быть? - развязно спрашивает водителя моего грузовика полупьяный знакомец с тротуара. - Шо такого маеш??

Дальше не слышу - иду на реку, там надо сговориться насчет бревен. При мне бумажка: ул. Сукацкене, 8, Балинас. В кармане пиджака имеется рекомендательное письмо, которое, даром что заклеенное, я вскрыл и дорогой прочел: «Антанас, это тебе задаток за дровишки. Устрой на ночлег, с едой и питьем, за нами не станет, после сочтемся. Будь здоров, пока! Юдицкас Матас». На словах было велено сказать: «Бревна, Балинас, доставай, откуда хочешь, отгрузи, и как можно скорее. Юдицкасу они позарез нужны, вот это задаток, шестьсот, остальные - когда доставишь, а везти теперь не в Базорай, а в Миклусенай, там спросишь сам».

Я разыскал подвыпившего Балинаса, трезвую его жену, обоим вслух зачитал рекомендательное письмо, вручил деньги, отказался от борща, хлопнул стакан горькой и уснул под овчиной при открытом окне. Отсыпался до вечера за три бессонных ночи и дня. Снилась мне Онега Мажгирдас на ладожском льду, снился городок Бемпфлинген, где я никогда не был, а когда началось сновидение «О беглом платье Набелии», я получил здорового тычка.