Юргис Кунчинас - Менестрели в пальто макси

Рискнем. А они как раз остановились, скинули свою драгоценную поклажу, арьергард так и рухнул вместе с увесистыми бурдюками - загремели пустые бутылки, настоящие бубенцы любви...

Вот они, точно паломники, опускаются на колени перед источником и жадно пьют ледяную воду. Не повредило бы голосовым связкам! Возможно, кто-то из них творит молитву. Mormorando. Как знать, может, и вслух. На звонкой латыни. Допустим, на тосканском наречии. Или они лишь смачивают губы, слегка полощут пересохшее горло, небо? Все же недавно пили вино. Семь менестрелей - двадцать одна бутылка «Рошу де десерт, Молдова. Алк. 18 градусов», отнюдь не по Цельсию. Сахар всего 6%. Классика! Классический менестрельский напиток по рубль двадцать две. По три бутылки на брата. Прихожане Св. Христофора, почитателя Вакха. Бомжи, псевдохиппи, бродяги вне закона. Маргиналы. Пожиратели моркови с трауром под ногтями. Умеют ли они вообще молиться? Сомневаюсь. Да верит ли хоть один из них в Resurrectio Domini 23 23 Воскресение Господне (лат.). ? Держали когда-нибудь их пальцы не рюмку, не граненый стакан, а, скажем, Biblium pauperum 24 24 Библия нищих (лат.). ? Что вы, никогда. Вздорные риторические вопросы! О, менестрели! Аполитичные завсегдатаи трущоб. Индифферентные пацифисты. Маркграфы и герцоги стеклотары. Какие уж тут инструменты — пустое воображение. Правда, при одном имеется губная гармошка. Другой владеет металлической гребенкой. Густой гребешок. Еще у одного - простой, однако с выпавшими зубьями. Когда инструмент резонирует в унисон с его собственным звучанием, извлекается почти уникальный звук, имеющий отношение к перистальтике. Правда, четвертый несет с собой гитару - в прошлом шестиструнную, однако одной струной музыкант подпоясывает брюки, другая предназначена для подвешивания над костром котелка - не назвать ли данный инструмент цитрой? Прежде чем наклониться к источнику, каждый менестрель торжественно снимает шляпу. Мне, стоящему у выворотины на склоне холма, видится древний обряд: похмельные менестрели пьют из источника. Из того самого, где некогда, быть может, утолял жажду герцог Кунстут, как его называли тевтоны, а позднее и Стефан вместе с Каспаром Бекешем. Кто еще приникал к живительной струе? Целого часа не хватит, чтобы перечислить! Монахи, бродяги, путаны, солдаты и генералы... все!

Вот они и напились. Вновь надевают свои черные головные уборы, черными обшлагами рукавов вытирают губы, свои молодые, утомленные жизненными ритмами и мелодиями лица и уже наклоняются к инструментам, хотя реальным является лишь мешок с пустыми бутылками. Он явственен, как этот сентябрьский день. Как старые покрышки, искореженные, ржавые койки, искалеченные детские коляски в порожистой Вилейке. О них спотыкается Христофор, их обходят ангелы-хранители в милицейской форме. Все здесь подлинное, как глухое рокотание самой воды.

Сущие привидения - юные призраки, бредущие на Заречье. Менестрели в пальто макси. У одного вислый, как у пеликана, нос - это Губерт Стефан Эга. Других по именам не знаю. Вон тот с кудрями цвета воронова крыла, а этот походит на Максимилиана Шелла в юности, еще один - вылитая Мона Лиза. По улыбке. Решено, найму их!

- Братцы! - я вышел из укрытия. - Господа! Стоп. Внимание, уважаемые!

Они молча остановились и переглянулись. Их зрачки начали расширяться, ушные раковины заработали как локаторы.

- Uwaga! - я хлопнул в ладоши. - Achtung! Попрошу внимания! Ставлю всем два... нет, три! Ящика! Пива! - они окружили меня, они обратились в слух. - Постойте! - продолжал я. - Не задарма! Пиво за услугу, не даром! Послушайте! Вы бы не согласились немного попеть под балконом моей возлюбленной?

Менестрели переглянулись. Они согласны. Поснимали шляпы и раскланиваются, как на сцене. С достоинством. Старшой мне отвечает:

- Наша жизнь - песня. Суровая, мрачная, она вышибает скупые мужские слезы. Городская песня. Песня улицы. Песня менестрелей. И учтите, сударь, это вам никакие не шлягеры.

- Разумеется, - кивнул я. - Никаких шлягеров. Что-нибудь между Марлен Дитрих и Фрэнком Синатрой. Между Энрико Карузо и русским романсом.

- Угу, — согласился старшой. — Что, пошли?

- Постойте, ребята! - крикнул я. - Минутку! Я сейчас.

Я сбегал в скупку, почти задаром отдал свои серебряные шпоры, инкрустированный самоцветами кортик, несколько древних фолиантов. Эй, пива мне! И поволок его, давая знак менестрелям. Где же нам его выпить?

- Опять, что ли, под небом Андалусии? - съязвил прыщавый, запыхавшийся от усталости менестрель.

Определенно собирается дождь — не новинка в наших широтах. Небо стремительно затягивается, и мне приходит в голову спасительная мысль. Нагрянем к зареченскому мэтру, рыжебородому литографу Герберту фон Штейну. Он усердствует неподалеку, в шорной мастерской рядом с аптекой, Apotheca - возвещает вывеска. Герберт фон Штейн поймет. Он примет, он будет рад. Я знаю, маэстро работает над большим циклом офортов на тему Дон Кихота. Закончу, сообщил он мне как-то, и в ту же ночь отправлюсь в Иберию. Вдруг кто-нибудь из менестрелей подойдет ему как натурщик? Мало ли что.

Мы тащим ящики с пивом в мастерскую шорника, в полуподвал. Мои благодетели, не теряя времени попусту, уже репетируют.

Подходяще. Очень даже годится. Интонация! Надо лишь дождаться сумерек. Тогда уж. Лирические шансоны. Гребенки и гитара. Без смеха.

- Обождите, ребята! - кричу им. - Загляну проверить, имеется ли маэстро в своей берлоге. Покараульте пиво.

Все складывается как нельзя лучше - маэстро на месте. Задыхаясь, спешу обратно во двор, а они уже, гляжу, став полукругом, взявшись под руки, медленно покачиваются и тянут мощно и мрачно:

- Прекрасно! - откликаюсь я. - Но хотелось бы чего-то зазывного...

Они переглядываются многозначительно, шепчутся, затем:

Я остолбенело уставился на их черные локти. Эх, распотешу твою гордую душу, любимая! Гряньте, друзья, дальше! Продолжайте! Певцы переводят дыхание, меняются местами. Теперь Максимилиан в центре, а «Гриф» переходит на задний фланг к прыщавому. Глубокий вдох.