Юргис Кунчинас - Менестрели в пальто макси

А на кой нам, скажите пожалуйста, какие-то развалины? В истории — и человечества, и руин — таких примеров сколько угодно. Кстати, что нам за дело, как литограф обращается со своим контингентом? Наконец, стоит ли иронизировать, пусть без всякого умысла, по поводу словечка «фон»? Блажен лишь тот, чья жизнь и дела не вызывают излишнего любопытства. Такой человек навсегда застрахован от влияний, подражаний, грубых выпадов и даже самоубийства, постоянно подстерегающих людей искусства и безработных. Хотя Госпожа Костлявая все равно шныряет поблизости. Что и говорить.

Герберт фон Штейн в погожий воскресный день у себя во дворе налаживает скворечник. Во дворе нет ни единого дерева, поэтому водружатель взбирается на крышу и шест со скворечником приколачивает к коньку. И планочку-подпорку прибивает, чтобы птичий домик обрел надежность. Завершив сей труд, он садится на раскаленную кровлю, набивает трубочку, закуривает и терпеливо ждет гостя. Вскоре, сморенный жарою, засыпает и скатывается с крыши, вот тебе и на. Другой бы на его месте отдал концы, но Герберт фон Штейн шлепнулся прямо в гамак, где, едва заметно раскачиваясь, читала приключенческий роман пожилая барышня Потенция Винокур. Читательница хмыкнула, помусолила пальчик, перевернула страницу, и они продолжали сонно качаться вдвоем. Их не разбудило и щебетание скворца.

Ах, все это пустяки. Существенное никогда не проявляется сразу, как и медленно действующие яды: свинец, канцероген, скверное хозяйственное мыло и приправы литографской кухни. Все это можно без труда выяснить с маэстро Фоном за доброй рюмкой «Померанцевой» или «Имбирной», но такого зелья в наших магазинах давным-давно не водится. Можно, конечно, заняться медитацией над кружкой обычной водяры. С грустью созерцать неохраняемую, заброшенную окружающую среду или глядеть, как простуженная полунагая ученица в сумрачной перспективе мастерской монотонно скоблит дубовый паркет, который все равно будет разъеден тлением и потерянным временем. Или наблюдать, как из щели вылезает тарантул, преграждает путь обыкновенной паучихе, безучастно насилует ее и следует по потолку в Никуда. Литографы по потолку не разгуливают. У каждого свой Эверест.

Есть он и у Герберта фон Штейна. Правда, его интересуют еще и приемы восточной борьбы, манят джунгли, сафари, нуклеиновые кислоты. Эх, он бы с удовольствием побеседовал с этим блистательным шведским скворцом, да как научиться птичьему языку? Правда, несколько фраз Герберт фон Штейн освоил! Так, на консилиуме литографов он ни с того ни с сего пустил такую трель, что все только ахнули. Фьюить, фьюить, д-р-р-р-р-р-р-р!

Вот почти что и все.

Расстаемся, вроде бы ничего не сказав о Герберте фон Штейне - человеке, гражданине, литографе. А к тому времени ему стукнуло пятьдесят лет! Где же суть? У курицы под хвостом? Едва ли. И ничего нового? Совсем ничего?

Как! Мало вам смытого моста? Руин мало? Носителя шведского гражданства - скворца и Потенции Винокур? Ишь ты, вам всегда всего мало. Вам подавай одни лишь пикантные подробности из жизни знаменитых людей. Хотя бы той самой щепки — ученицы литографа. Небось, напридумывали бог знает чего. А там всего лишь трудные литографские упражнения, зеленая бутыль молока или пива.

Они сочиняют стихи и посылают их в журнал для подростков. Им отвечают письменно магистр Аннабелла Ли и бакалавр Онега Мажгирдас. Иногда пишет и Долоресса Луст, уборщица редакции. Так мчатся, уносятся дни. По-моему, достаточно наглядно?

Любезный читатель! Лучше оглянись вокруг. Сколько тобой вытоптано газонов? Умеешь ли дистанционно пользоваться WC? Сколько всего не познано! Установил ли ты хоть одну кормушку? Эх ты.

Между прочим, в эту субботу литограф Герберт фон Штейн опять отправляется на семнадцатый километр по Лидскому шоссе. На сей раз едут не только ученицы, СМИ и пожарные, но и родители учащихся. Познавательная экскурсия. Намечается грандиозное событие - падение Большого Донжона. Отбываем на пригородном автобусе или дизель-поездом. Едем до Яшун, а оттуда уж и рукой подать.

1991

Удобно устроилась, смерётушка? Смотри у меня, возьми все сразу! Чтобы потом не вставать, не выбираться, не ныть и не ворочаться. Вот, еще пепельница. А теперь цыц! Сейчас начнется концерт по заявкам. Как всегда по воскресеньям, в обед. А нам с тобой самое время отдохнуть — когда вчера легли-то? Никак не мог выставить вон твою подружку... с каким-то ее... Но я всегда помню: воскресенье, концерт. Чем ты еще недовольна? Лежишь, вот и лежи, помалкивай. Сегодня точно никого не пущу. Не холодно, не жарко, мухи не кусают, спокойно...

И чего тебе еще? Хватить бубнить. Срать тебе на этот концерт? Ишь ты, смотрите... Как бы потом не пришлось пищать. Давай лучше выпьем по чарочке и послушаем... Вот уже и начинается: дорогой бабусе в день ее...

Знаешь, костогрёмушко, сегодня ты мне почти нравишься. И фонаря под глазом, извините, почти не видно. Ась? А с какой стати вчера орала, мяукала? О, хорошо пошло. Может, это моя большая ошибка, что полез к тебе в этот подвал. Кто теперь разберет. Могу, говоришь, встать и убраться? Когда-нибудь так и сделаю. Может, прямо завтра. Я человек интеллигентный — не говорю: интеллигент, нет! - видал и жизнь получше. Но бывало и похуже, это ты совершенно справедливо заметила. Какой роман получился бы из моей жизни! Даже, быть может, что-то вроде Раскольникова, слыхала такого? Конечно, где тебе! А ведь литовец написал, Достоевскис. Еще кино такое было, две серии. Знаешь, у меня писатели есть знакомые - целых два, ходят утром на базарчик выпить пивка. Ага, и этот тоже. Со шрамом который. Попьет, попьет, потом домой и - пишет, пишет. А другой, тот говорит: знаешь, я насчет пива не очень, я хожу на людей смотреть, типажей ищу. Балда! Дадут в рыло, сразу все писания вылетят. Но, по-моему, это не совсем так. Они домой приходят и дальше пьют, а пишут, если вообще что-то пишут, - ночью. Эти писатели, я так считаю, люди как люди. Нахлебаются, сходят за угол и дуют... Что, не веришь? Да они почти такая же голь, как мы с тобой, ну, не все, конечно. Цыц, говорю! Что, не веришь? Ага... сейчас пойдут чесать языком... брату, служит в... Сначала они тем, кто просит народное, потом запускают симфоническое. Чайковский там, Бизе, еще что... а уж под конец дают песни-люкс. «Ах, на том звонком берегу... мы были счастливы с тобою...» А? Знаешь такую? Вдруг сегодня дадут. Во, эта тоже ничего: «Ой ты, косынка белая...» Ничего. Слова Бложе. Я этого Бложе один раз видел. Нет, не на базарчике, что ты! В театре. Маленький такой, чернявенький, с повязкой, как индеец. Точно яблонька в белом цвету... А ты, гадюченька, хоть раз поздравила свою мамку? То-то! Небось, и не помнишь, что есть такая на белом свете. Конечно, мое дело десятое, это ты верно. А хочешь знать, пил я осенью с таким из радио. Из Комитета по радиовещанию и телевидению. Все мы там, говорит, вахлаки. Прямой такой парень. Он мне и рассказал, как они составляют эти заявки. Сперва отбирают письма всяких там заслуженных, деятелей. Обязательно, чтобы были и деревенские, и городские. И чтобы всего было поровну - классика там всякая, эстрада, народное. Если добираются до простого человека, смотрят возраст. Хорошо, если тебе девяносто, тогда ты первый. Восемьдесят девять - уже второй, ну и дальше. Тебе неинтересно? Можешь не слушать, твое дело. Будем считать, я сам себе рассказываю. Могу, между прочим, и помолчать. Могу даже уйти. Во, допью вино и пошел. Что ты, кукавочка, будешь делать без меня? Конечно, на первых порах не пропадешь, станут тебя трахать все кому не лень. Это факт. Слушай, если будешь так смотреть, я могу рассердиться. Лучше не думай. Дай мне спокойненько послушать концерт по заявкам. Хор рабов, о, я знаю! О-о, патрия ми-и-и-ия... Ты сторонка родная, кошелек доставая... Помоги, сторона, водки дай и вина... Ха, музыка меня успокаивает, как всякое животное. Не знала? Факт - птичек, зверушек, хо! Вот, тоже неплохая. Грамотку я напишу, напишу... Ты хоть раз получала грамотку, лягушик? Небось, одни повестки в суд, да? Соколика попрошу, попрошу... Унеси-ка, унеси-и-и-и! Что нам остается делать, а? Телевизор второй год капут, кто тебе его починит! Никто не починит. Как подумаешь, сойдет и радиоточка. Тарелка, как говаривала моя бабушка. Не надо никаких батареек — раз. Тока тоже не берет — два. Если война - сразу сообщат, ты же первым и узнаешь. Концерт по заявкам прервут, если понадобится. Что им стоит! Этот парень из Комитета говорил - у них есть готовые записи на всякий пожарный случай. Если что -мигом запустят. Больно нам надо слушать известия. Лучше выпьем. А они пускай себе поют да играют. В этом подземелье и сдохнуть недолго. Лето, а сыро, как в могиле. Холодно здесь, слышишь? Не кури в постели! Сколько раз на дню эта же точка докладывает: сгорел от курения в кровати. Теперь они мало-помалу объясняют, что да как. Знаешь, такие точки даже в тюрьме висят. Даже в одиночках смертников. Всё по порядку: известия, концерты, интервью. Только когда хочешь, не включишь как вот мы с тобой, и не выключишь, а все время включено. Когда зайдет в ум, читают свои указы-приказы. А так дают и музыку послушать. Там ведь я, сама знаешь, и привык к этим заявкам. Бывало, слушаю и думаю: вот бы сейчас взяли и объявили — эту вот песню желает послушать такой-то да такой-то, в настоящее время отбывающий срок в... мало ли где. Неважно, пусть даже из классики. Хор рабов, а что! Нет, так не бывает. Не положено . Да что я — люди на воле по полгода ждут, а тут вдруг... нет уж, и не мечтай. А тарелка в каждой камере, это точно. Гремит, трещит, поет, вдруг — т-р-р-р... — это оперок вызывает к себе.