Вильям Козлов - Карусель

— А Осинский этим и пользуется, — прибавил я.

— Портрет его тут, — продолжал Гена. — Стоит рядом с видными людьми, улыбается.

— Чего же ему не улыбаться! И при Сталине улыбался, и при Хрущеве, и при Брежневе, и сейчас улыбается... Таким, как он, при всех режимах хорошо! Когда начинают о нем забывать, — писатель-то он слабенький! — сразу что-нибудь этакое придумает, пресса тут же его поддержит — и снова на виду.

— Поучился бы у него жить, — усмехнулся Гена. — Глядишь, и не кукарекал бы со мной в Петухах, а позировал бы фотографам в Кремлевском дворце съездов. И помещали бы твои портреты под рубрикой: «Диалоги, диалоги...» Что это за диалоги? Договариваются, где и с кем выпить? Какую найти на вечер девчонку?

— Наверно, теперь все СПИДа боятся... — вставил я.

— Осинский, Тарасов, Боровой — чаще всего я вижу их портреты...

— Временщиков всегда хватало на Руси, Гена.

— Временщик! — хмыкнул тот. — Он лезет в лидеры, литературные вожди! Почитай, как он на встречах с руководителями государства правду-матку в глаза режет?

— Сейчас это модно. При Брежневе помалкивал — да подхваливал его в своих выступлениях... Но не так крикливо и глупо, как другие. Как, например, Миша Монастырский. Потому, кроме премии, особых благ и не получил. Зато сейчас наверстывает! Ему легко: Осинский своего не упустит. Одним словом, прирожденный драматург-интриган! Такого голыми руками не возьмешь...

— Я вот чего надумал, Андрей, — начал Гена. — Надоело мне воевать со своим начальником... Вся эта перестройка пока не доползла до нашего вшивого учреждения. Да и сколько я получаю? Сто пятьдесят рублей... Такие деньги я могу заработать за три дня.

— Открывай кооператив...

— Буду твои книги выпускать массовыми тиражами... — без улыбки сбоку посмотрел на меня Козлин. — Не возражаешь?

— Думаешь, это просто?

— В «Литературке» пишут, что, пожалуйста, открывайте кооперативные издательства, печатайте кого хотите и все такое...

— Я в это не верю, — сказал я. — Государственные издательства и сами будут выпускать быстро расходящиеся книги, а вот начинающих авторов, может, и позволят издавать мизерными тиражами.

— Насчет издательской деятельности я пошутил, — сказал Гена. — Поговорил я тут с дружками-электриками, которые тоже недовольны существующими порядками, и задумали мы открыть кооператив по наладке сложной электробытовой техники... Ты видел передачу из Молдавии? Там группа ученых-изобретателей, которые десятилетия бились о государственный бюрократизм, как муха о стекло, открыли кооператив «Визир», что ли? Короче говоря, создали такой научный центр, который прогремел даже за пределами страны. К ним приезжают из-за рубежа заключать на валюту договора на их разные хитрые приспособления. Они готовы в год-полтора полностью покончить со всем дефицитом в автомобильной промышленности. Запросто ремонтируют распредвалы, коленчатые валы и вообще все, что хочешь. Причем их продукция служит даже больший срок, чем новая...

Я тоже видел эту телевизионную передачу. Энтузиасты-изобретатели в своем кооперативе создали совершенно новые производственные отношения. Все ведомственные тормоза, которые мешали и мешают нормально функционировать нашим заводам, фабрикам, они полностью устранили. Над ними не стало никого: ни управлений, ни министерств, ни райкомов с райисполкомами. А раньше все нос свой совали в производственные дела, нанося непоправимый вред своей некомпетентностью делу и убивая у людей охоту что-то изобретать и улучшать. Удивительные вещи сейчас происходят! Всем уже понятно, что у нас нелепая, громоздкая бюрократическая надстройка, которая, кроме вреда ничего стране и людям не дает. Одних министерств больше сотни. Тут мы держим неоспоримое первенство в мире! Управленческий аппарат в СССР — около двадцати миллионов человек! Все понимают, что это дико, но аппарат все еще действует, как косилка, продолжает косить все новое, передовое, и его никак не могут остановить. Один крупный руководитель откровенно признался, что мы, Совет Министров, уже много лет со своим громоздким аппаратом ведем войну против своего народа, делаем все, чтобы ему хуже жилось... Мне это просто непонятно. Хирург удаляет опухоль из организма, а вот в государственном масштабе это оказывается не так-то просто сделать: опухоль живет, пульсирует и продолжает давать во все сферы нашей жизни метастазы...

— Я тебя не собираюсь отговаривать, — поймав вопросительный взгляд Козлина, ответил я. — Организуй кооператив, ты мужик работящий, подбери таких же деловых парней — и действуйте.

— Я-то готов, а вот некоторые сомневаются, говорят, страшновато все привычное обрывать... А вдруг снова наложат запрет? Тогда что? Снова идти на поклон к старому начальству?

— Не случится этого, Гена, — убежденно сказал я. — Не должно случиться. Мы в таком дерьме сидим с нашей системой руководства предприятиями, что к старому уже никогда не может быть возврата. Вот вы, умельцы, и покажите всем, как надо работать.

— В общем, подал я заявление, так начальник, сволочь, не отпускает, тычет в нос законом, где черным по белому написано, что мне нужно еще два месяца отработать. Ну что за дурацкие законы? Если человек не хочет работать, где ему не нравится, зачем же его силой удерживать? Этот человек наработает! Будет волынить, зарплату получать и ничего не делать! Неужели до такой простой истины не додумались наши законники?

— Потерпи пару месяцев...

— Время жалко, — вздохнул Гена. — И тут тебе палки суют в колеса!

— А ты что ж думал, старое так тебе без боя и сдастся? — усмехнулся я. — У них, брат, тоже своя философия... Слышал, что толковали некоторые на сессиях? Дескать, уже были реформы, народ радовался, а через несколько лет все глохло, уходило, как вода в песок. Думаю, на это и рассчитывают чиновники старого закала, бюрократы, нерентабельные министерства, липовые институты, фабрики, заводы, производящие никому не нужные товары, но зато дающие вал, показатели, за что хапают награды и премии...

Солнце неожиданно выглянуло из-за большого сизого облака, которое, казалось, надолго загородило его. И сразу все вокруг засверкало, заблестело. Ночью прошел дождь, и капли еще не испарились. Пока я был в Ленинграде, Гена сюда не приезжал, и сорняки высоко поднялись на грядках, особенно много их было вдоль почерневшей старой ограды. Ласточки с мелодичными криками носились над домом.

Подошел Николай Арсентьевич, он был чисто выбрит, на голове новенькая зеленая пилотка: у него недавно сын вернулся из армии и тут же поступил на работу в Невеле.

Балаздынин был трезв, деловит. Поздоровавшись с нами за руку, уселся рядом на ступеньки крыльца. Гена протянул ему пачку сигарет, и уже с двух сторон дым стал наступать на меня. Я хотел подняться и пойти в комнату еще немного поработать, как Николай Арсентьевич произнес: