Ольга Шумяцкая - Я иду тебя искать

На следующий день мы опять собрались у меня. Женя тоже приехала. Она вошла в квартиру с кислым выражением лица, крутанула пару фуэте в коридоре (я боялся, что она будет задирать ногу и собьет мою навороченную люстру, но обошлось), буркнула себе под нос: «“Лебединое озеро”. Второй акт» — и уселась в кресло. Гриша шел за ней, толкая коляску с ребенком.

— Женечка, — ласково сказала Наталья. — Надо что-то решать с завтрашним днем. Было бы правильно, если бы мы собрались у тебя.

Предложение было построено с тонким расчетом. Во-первых, Наталья обращалась к Жене как к хозяйке ситуации. Она не то чтобы Жене льстила, вовсе нет, просто верно оценивала своеобразные особенности ее личности и проявляла себя как человек, умеющий работать с людьми. Во-вторых, слово «правильно» было подобрано с таким умыслом, чтобы не дать Жене возможности маневра. Правильно — значит правильно. По-другому и быть не может. Святая простота! Женя не купилась ни на первую уловку, ни на вторую. Она с большим недоумением смотрела на Наталью.

— Собраться у меня? — спросила она и покрутила прядку волос у щеки. — Зачем?

— Ну как же! Ну как же! Ну, Женечка! — запричитала Ольга, выскакивая на авансцену, и чуть-чуть — совсем чуть-чуть, легчайшим намеком, однако заметным пристальному наметанному глазу, — заломила руки (сцепленные пальцы, приподнятые кисти, как будто руки имели желание, но не имели душевных и физических сил достичь груди). — Ты, наверное, забыла, то есть не подумала, вернее, не посчитала, но завтра — ДЕВВВЯТЬ ДНЕЙ!

Слова «девввять дней» Ольга выговорила страшным шепотом, выкатив и без того довольно выпуклые глаза. Женя не шелохнулась. Она неподвижно сидела в кресле, задумчиво смотрела вдаль и крутила свою прядку. Мы стояли перед ней. Взрослые дяди и тети. И жадно глядели ей в рот. Ловили каждую гримаску. «Какого черта!» — подумал я, ушел в угол, сел на стул и закурил.

Наконец Женя очнулась.

— Не знаю, не знаю. — Она скривила пухлый красный ротик. — Не знаю, к чему эти формальности. И потом… — Все замерли. — И потом, я тут на днях перечитывала мифы и легенды Древней Греции и размышляла о том, почему Орфей не должен был оглядываться на Эвридику… — Денис поперхнулся и закашлялся. Виктор громко заржал. Сигарета обожгла мне пальцы. Наталья непроизвольно сделала шаг назад, как будто ее кто-то толкнул в грудь. Алена подняла тонкие брови. Ольга беспомощно взглянула на Виктора и неуверенно хихикнула. — Ну, вы помните, — между тем продолжала Женя как ни в чем не бывало, — когда он выводил ее из царства мертвых.

— Помним, помним, — заверил ее Виктор.

— Так вот, почему Орфей не должен был оглядываться на Эвридику? Почему это было запрещено? — Женя помолчала и обвела нас строгим экзаменаторским взглядом. Мы молча ждали. Не отвечать же на подобные вопросы. — Очень просто, — сказала Женя. — Потому что нельзя жить с оглядкой на смерть. Тогда лучше не жить вообще. — Она встала. — Поеду-ка я, пожалуй, — спокойно сказала она. — Мне еще ребенка купать.

Повернулась и ушла. Гриша бежал за ней, семеня тонкими ножками.

И покатилось. Гриша окончательно сошел с рельсов и двигался теперь по одному ему известному бездорожью под названием «Женина жизнь». Я потом много думал о том, почему он так сразу и навсегда бросился в этот капкан. Любовь с первого взгляда? Да нет, не сказал бы. Во всяком случае, судя по тому, как он по-собачьи смотрел на Женю в ожидании ее распоряжений, «первым взглядом», а также и вторым, и третьим там не пахло. Это была не любовь, это был мгновенный, полный и окончательный отказ от собственного «я». На бессознательном уровне. Видимо, Грише трудно было справляться с собственным «я», видимо, он был слишком слаб в моральном смысле, чтобы это «я» иметь. Не дорос, так сказать. Вот он и отказался от него радостно и вольно, что называется, по собственному желанию. Впрочем, о чем это я? Может, именно это и есть любовь. Ведь любовь имеет иногда такой странный окрас, что ее не отличишь от нечищеной картофелины. Я думаю, вернее, мне кажется, что благодаря Жене он впервые почувствовал свою пусть гипотетическую, пусть микроскопическую, пусть бестолковую, но нужность. Да, да, такой парадокс. От собственного «я» отказался, собственное мнение иметь не смел, собственные желания высказывать боялся, собственную жизнь отдал Жене, на задних лапах скакал, хвостом вилял, а первый раз в жизни гордился своей востребованностью. Господи, как же он радовался! Как дитя. Гордился. Бегом бежал от метро до ее дома, только бы вовремя донести до ее жадного ротика свежий батон и кусок телячьей колбасы. Вытанцовывал перед нами, гремя бутылочками с детской смесью. Хвастался, что его погладили по головке. Бедняга! Всю жизнь он хотел быть незаменимым — для Него, для Алены. Не вышло. Женя для этой цели подходила как нельзя лучше. С одной стороны, она была довольно беспомощна. Жить (и это правда) не на что и почти негде — однокомнатный скворечник не то в Химках, не то в Мытищах в виду перманентного увеличения семейства не в счет. Гриша был ей необходим как мальчик на посылках, в том числе на продуктовых посылках, ценных бандеролях и денежных переводах от нас, Его друзей. С другой стороны, она была требовательна, капризна, подвержена мгновенной необъяснимой смене настроений. Словом, воплощала те женские качества, которые начисто отсутствовали у Алены. Наконец, она очень точно знала, чего хочет, и умела этого добиваться, чаще всего действуя чужими руками, однако именно таким образом снимая с Гриши ответственность за все, что бы он ни делал. Все это, вместе взятое, влекло к ней Гришу, который моментально просек три вышеизложенных пункта. На интуитивном уровне. Он же был ма-а-асенький. Совсем не умел существовать сам по себе. Обязательно должен был к кому-нибудь прилепиться и под чутким руководством служить верой-правдой. Женя тоже не умела жить сама по себе, но по иной причине. Она была планктоном, наша Женя. Вцеплялась в кого-нибудь намертво, и все — прости-прощай, дорогой товарищ. Высосет последние соки. Ну вот, значит, она в Гришу и вцепилась мертвой хваткой. И не отпускала ни на миг.

Как Женя относилась к Гришиной самоотверженности? Я имею в виду внешние проявления. Спокойно относилась. Принимала как должное. Она вообще не любила суетиться. Она вообще как-то так устраивалась, чтобы не суетиться. Суетился, как вы понимаете, Гриша. Утром, едва продрав глаза, он мчался не то в Химки, не то в Мытищи на молочную кухню. По моим прикидкам, подвиг совершался часов в семь утра, так как в полдевятого Гриша должен был быть на работе. После работы часика эдак в два, в три — Гриша заканчивал рано — он делал обход супермаркетов (Женя была придирчива и требовала продукты определенной марки, приходилось, как в советские времена, носиться по магазинам в поисках колбасы и селедки), так вот, Гриша обходил супермаркеты и снова бежал не то в Химки, не то в Мытищи. Там он принимал участие в кормлении ребенка. Кормили ли самого Гришу, я не уверен. Вернее, уверен, что не кормили. Впрочем, Гриша умел питаться святым духом и делал это с наслаждением. Такое упоение жертвой. После кормления ребенка, уже к вечеру, Гриша принимал участие в кормлении Жени, приготовлении обеда на завтрашний день, купании ребенка, укладывании ребенка, стирании пеленок, глажке, чистке и т. д. и т. п. После чего отбывал по месту жительства, потому что Женя не любила, когда кто-то посторонний ночевал у нее дома. Один раз Гриша остался на ночь. Как раз после того, как отэвакуировал Женю с коляской из Его квартиры. После этой единственной ночевки он вознамерился было поставить себе раскладушку у Жени на кухне, но она сказала твердое «Нет!». Итак, каждый вечер отбывал, значит, наш Гриша с печалью в сердце домой и укладывался в постель к Алене, возбужденно подрыгивая ногами в предвкушении завтрашних подвигов.